Александр Сегень - Эолова Арфа

Словом, житейская лодка Эола и Лиды слишком быстро разбилась обо все, что можно.

И вот эта встреча с сибирской Лили Марлен, укатившей в свои далекие края снова учиться на медсестру. Что там учиться? Медсестру играть надо в его фильме, а не работать медсестрой!

Адрес она ему оставила: Новокузнецк, проспект Строителей, дом 33, Вероника Новак.

Ника. Ника Новак. Не Лили Марлен. Но тоже красиво звучит. Всю зиму и весну он горел о ней. По ночам, ложась с трезвой или пьяной Лидой, ждал, чтобы та поскорее уснула, а он мог предаться воспоминаниям и мечтам. Следовало ускорить работу над дипломным фильмом, чтобы вызвать красавицу в Москву.

Но все могло сорваться и рухнуть после премьеры «Сельского врача» в тогдашнем главном кинотеатре столицы. Только отличники получили билеты в «Ударник», и среди счастливчиков — Эол Незримов.

— Я помню про наш уговор, — сказал Герасимов.

Премьера прошла с огромным успехом. Не таким бешеным, как «Семеро смелых» и «Молодая гвардия», многие не увидели чего-то нового, какого-то прорыва. Но вся пресса наперебой расхваливала, ожидалась четвертая Сталинка. В прошлом году Папа получил третью — за «Освобожденный Китай», в 1949-м — за «Молодую гвардию», а первую — за фильм «Учитель». Отчего бы и за «Сельского врача» не получить для коллекции? Глядишь, и Пырьева догоним. И на очередном занятии в институте Аполлинариевич выудил Эола на свет Божий:

— Успех картины несомненный. Извольте, милостивый государь, произнести слова критики.

Незримов откровенно оробел. Но надо либо идти с открытым забралом, либо промямлить «Да все превосходно» и тем самым засчитать собственное поражение, а значит, перейти в списки серых середнячков, коих Папа терпеть не мог. Еще после прошлогоднего первоапрельского скандала он обмолвился: «А все-таки озорники становятся гениями. Осторожнички всю жизнь остаются серостью. Может, и карьеру хорошую сделают, а потом канут в Лету. И только разбойники становятся смелыми двигателями прогресса».

Итак, с чего-то надо начать критику.

— Ну, например, почерк главной героини фильма, — после воцарившегося молчания произнес Эол.

— А что почерк? — вскинул брови Герасимов.

— Врачи так не пишут. Они привыкли быстро...

— Это ты верно, — перебил мастер. — У них вырабатывается неровный почерк, неудобочитаемый. Или вообще каракули, хрен различишь, что написано. Однако иногда приходится поступаться подобной закономерностью. Иначе бы зритель не смог прочесть письма Казаковой.

— Да они вообще не нужны, эти письма, — так и вырвалось у Незримова.

— Не нужны? — переспросил учитель.

— Только замедляют действие, динамика теряется.

— Так-так... Еще что?

— Да вроде, — запнулся Эол, подумал было, что и этого достаточно, но пружина уже начала распрямляться. — Ключи.

— Что ключи?

— Поселок называется Горячие Ключи. А по сюжету в нем нет воды, приходится откуда-то издалека тянуть водопровод. Куда же делись горячие ключи? Испарились, что ли?

В аудитории кое-кто тихонько заржал. Да не кое-кто, а Рыбников, конечно, и Ларионова, которая после первоапрельского розыгрыша все же стала обращать внимание на Колю, хотя по-прежнему жила с Захарченко и откровенно вздыхала по ясным глазам Кузнецова, недавно сыгравшего солдата Скобелева в «Тарасе Шевченко».

Во взоре у Герасимова наконец вспыхнула злинка:

— Так, это все пока мелкие придирки. А по существу есть что-нибудь?

— Ну, по существу... — начал Эол, чтобы подытожить: «в принципе все остальное прекрасно». — Работа звукооператора.

— Плохая?

— В некоторых эпизодах. Например, Тёмкин говорит громко, а Казакова чуть слышно, ухо зрителя вынуждено переключаться с одного регистра на другой, и некоторые слова вообще невозможно расслышать.

— Это уже камень в мой огород, — усмехнулась Макарова.

— Нет, не в ваш, Тамара Федоровна, а в огород звукача... То есть звукооператора. Уж извините...

— Нет-нет, продолжайте, молодой человек, режьте правду-матку! — Злинка в глазах Герасимова пряталась за лукавой иронией.

— И музыка.

— А что музыка?

— Да если честно, Сергей Аполлинариевич, дрянь полная.

Вся аудитория так и ахнула от неслыханной дерзости.

— Это у Будашкина-то? — воскликнул Герасимов. — У лауреата двух Сталинских премий?

— Да хоть десяти! — понесло Эола по всем кочкам. Он и впрямь стал ветром, нарастающим по мере полета над бескрайней равниной герасимовского авторитета.

— О-ля-ля! — сердито усмехнулась Макарова.

— Да Ерундашкин этот ваш Будашкин! — выпалил Эол, понимая, что уже погиб и можно крыть на всю катушку. — Тритатушкин-Тритаташкин. Зачем вы его пригласили? Вот Шостакович в «Молодой гвардии» — мощь, сила, энергетика! В самый кратер души попадает.

— Но там и героика соответственная...

— Понимаю, Сергей Аполлинариевич, здесь — деревня, и все должно быть деревенское, частушечное. Но не бездарное. А здесь — выплеск бездарщины. Только что на ложках и трещотках никто не наяривает. Еще бы какого-нибудь дедулю с прибауточками. Впрочем, он там появляется, которого Кощей Бессмертный играет, актер Милляр. Я так и ждал, что он дальше начнет сыпать. Но, к счастью, не дождался.

— М-да-а-а-а! — сердито протянул Герасимов. — А в целом, надеюсь, нет подобной разгромной критики?

— В целом нет. Хотя...

— Хотя?

— Если честно, это кино из тридцатых годов. А сейчас на дворе пятидесятые. Пырьев был бы рад такому фильму, но ведь вы же не Пырьев, вы подлинный гений кино! Камера почти неподвижна, так можно снимать театральную сцену. Нет многих новых операторских приемов: подчеркивания масштаба, наезда, голландского угла, круговой камеры, осмысленного движения следящей камеры, не говоря уж о глубоком фокусе. Восьмерку американцы с сороковых годов используют, а у нас ее почему-то презирают. Сценарий тоже очень плох: скучен, персонажи ходульные, у них у всех ноль остроумия, конфликтные ситуации выеденного яйца не стоят...

Тут он увидел окрест себя свинцовые тучи и остановился:

— У меня все.

— Ну что ж... — медленно и зловеще промолвил Герасимов. — Спасибо, Эол Незримов. Садись, пожалуйста.

Макарова поёжилась, будто ей за шиворот плеснули холодных капель.

Потомок богов сел на свое место рядом с испанцем.

— Ну ты и дурак! — прошипел Сашка. — Плакала наша с тобой теперь «Кукла». И я дурак, что с тобой связался.

— Можешь отвязаться, — огрызнулся Эол и отодвинулся на полметра. Но Матадор посмотрел на него, усмехнулся и придвинулся плотно-плотно:

— Вот уж фигушки! Тонуть так вместе.

Герасимов тем временем пришел в себя и заговорил:

— Друзья мои, как вы думаете, что это было сейчас?

— Хамство, — первым произнес Петька Тодоровский. Перепугавшись тогда, 1 апреля, он до сих пор таил злобу и на Рыбникова, и на его сообщника. Знал, что сегодня Незримов будет высказывать свое мнение о «Сельском враче», и явился послушать.