Луиза Фейн - Дочь Рейха [litres]

– Конечно знаю. Ты что, думаешь, я дура? – Ее колено ходит вверх и вниз, точно паровозное дышло.

– Но почему? Почему ты терпишь?

– А какой у меня, по-твоему, выбор? Я терплю, потому что мне некуда деться! И я его люблю. – Ее глаза наполняются слезами. – Без него я ничто. Вот почему я занимаю время другими вещами – чтобы забыть, не обращать внимания, делать вид, что ничего не происходит. И наш брак продолжает дышать. Он притворяется, будто все в порядке, и я тоже. Вот так. У каждого из нас есть своя тень, Хетти, свой демон, который не дает нам спать по ночам.

– О мама…

Утерев слезы, она наливает себе еще кофе.

– Пока он будет думать, что я ничего не знаю, все будет идти как ни в чем не бывало. Все будет в порядке.

Я слышу отчаяние в ее голосе. Кажется, она сама не верит в то, что говорит, но все равно продолжает, как будто без этих слов ее жизнь прервется. Вот только мне от этого не легче. Надо срочно придумать что-то еще.

– Тогда ты понимаешь меня, мама, понимаешь даже лучше, чем я думала, ведь ты тоже потеряла любимого мужчину и ребенка.

– Да, – говорит она, глядя на меня. – Да, наверное, ты права.

– Так помоги мне! Неужели ты хочешь такой же судьбы и для меня? Пусть это будет нашей с тобой тайной. Папа ничего не узнает, а у тебя будет свой секрет, в противовес его. И потом, это ведь твой внук, мама. Внук, отец которого много лет назад спас твоей дочери жизнь. Вместе мы сможем, мама. Помоги мне – и ты поможешь себе.

Она долго молча смотрит на меня.

Наконец ее губы приоткрываются и она спрашивает:

– Что ты хочешь, чтобы я сделала?

Наверное, мама все же любит меня. Или, по крайней мере, понимает, как никто другой, ведь она тоже потеряла ребенка, горячо любимого сына. В общем, пока папа и Томас думают, что я сижу в Берлине и жду появления ненавистного им бастарда, я на самом деле провожу время ожидания в крошечной каморке под крышей, всего в нескольких улицах от них, в квартире родителей Эрны. Я никогда не устану благодарить их и мою любимую подругу за то, что они для меня делают. Моя комната через стенку от комнаты Эрны. Она так мала, что в ней помещается лишь кровать, шкаф и комод, и все же в ней вполне удобно, а через окно мне виден весь Лейпциг.

Стук в дверь.

– Да? – откликаюсь я, привычным жестом пряча дневник за спину.

В приоткрытой двери появляется голова фрау Беккер.

– Зашла взглянуть, все ли у тебя в порядке, – говорит она, окидывая меня тревожным взглядом.

– Все хорошо, – заверяю я ее с улыбкой.

– Уверена? Боли прошли?

– Нет, но они не такие сильные. Пока. Честное слово.

– Ну что ж, как только что-нибудь понадобится, позовешь. Или когда захочешь вызвать врача. – Фрау Беккер морщит лоб. – Хотя врача, пожалуй, все же лучше вызвать сейчас, а то вдруг вечером будет слишком поздно?

– Со мной и правда все хорошо. Я дам вам знать, когда что-то понадобится, обещаю.

Она улыбается, голова исчезает, и дверь тихонько затворяется. Я слушаю ее шаги вниз по лестнице, потом достаю дневник и продолжаю.

Боли то приходят, то снова исчезают, и так уже несколько дней. Впрочем, даже не боли. А так, некий дискомфорт. Когда он наступает, мне становится так тягостно и я не знаю, куда себя девать. Я стала такая огромная – живот раздулся, стал тугим, как барабан. Фрау Беккер наняла присматривать за мной доктора Кауфмана – он старенький, уже несколько лет как не практикует – частью из-за возраста, но в основном из-за того, что ему больше нельзя лечить немцев. Это добрый старичок с седой бородкой и грустными слезящимися глазами. Он хорошо знает родных Вальтера и поддерживает связь между ними и мной и вообще помогает Беккерам связываться с теми обитателями еврейского дома, кому они пытаются помочь.

Я опускаю ручку. Теперь это уже не просто дискомфорт. Встав, я начинаю ходить по комнате туда и сюда. Спину ломит, и я тру ее кулаками. Дышу, как меня учили: вдох – выдох, вдох – выдох. Боль в нижней части живота нарастает, вгрызается в мышцы, как голодная собака. В кармане у меня платок. Его дал мне Вальтер в тот день, когда сообщил, что уезжает в Англию, где его ждет невеста. Я вцепляюсь в него обеими руками и продолжаю ходить. Становится спокойнее, и боль отпускает. Снова сажусь на кровать. Надо закончить запись. Мне еще так много нужно сказать, но в дневнике осталась всего одна чистая страница.

Вальтер когда-то говорил, что все люди: немцы, евреи, арийцы, негры, славяне или американцы – обладают одинаковой способностью как к добру, так и ко злу. Что в этом смысле ни одна раса не отстает и не превосходит другую. Он говорил, что отдельные люди могут быть хуже или лучше, но в целом все они – смесь добра и зла. Теперь я знаю, что это не так. Ну, то есть, может быть, и так, но не для всех. Некоторые люди действительно намного лучше других. Они готовы так многим пожертвовать ради спасения чужой жизни – своей свободой и даже своей жизнью. Настоящие герои. Разум и сила духа, которыми они обладают, не дают им свернуть с прямого пути, выбрать дорогу полегче, даже если за это придется заплатить большую цену.

Беккеры как раз такие люди. Кто-то может думать, что они такие, как все. На самом деле с ними мало кто может встать вровень. Легче найти орхидею в лесу, чем встретить такого человека, как они, в жизни. Надеюсь, что настанет день, когда я смогу по-настоящему отблагодарить их за все, что они для меня делают.

Боль пронизывает меня, такая сильная, что я невольно роняю ручку и вскрикиваю. Через пару секунд она отступает, и я, кое-как нашарив на полу ручку, вкладываю ее в дневник, а потом все вместе кладу в верхний ящик ночного столика, поверх небольшой пачки писем, которые пишет мне Томас, а мама тайком относит на почту, где опускает в определенный почтовый ящик.

Снова волна боли, сильнее предыдущих. Меня прошибает пот. Дыхание становится отрывистым и частым, и я иду к двери:

– Фрау Беккер!

Она тут же появляется внизу лестницы, ведущей в мансарду.

– Схватки становятся сильнее, – говорю я и тут же умолкаю, зажатая тисками боли.

Прямо тут же, на лестничной площадке, я сгибаюсь пополам.

– Все хорошо, – успокаивает она меня. – Я уже послала за доктором Кауфманом. Герман? – кричит она мужу. – Кипяти воду и доставай чистые полотенца, они в бельевом шкафу. Быстрее. Эрна, идем со мной.

Боль поглощает меня целиком. Я становлюсь ее послушной рабой: хожу, сижу, лежу, раскачиваюсь взад и вперед, сгибаюсь так, как она велит.

Ну почему любовь всегда кончается болью?

Я стараюсь думать только о том, как нам с Вальтером хорошо было вместе. Вспоминаю наши долгие прогулки у реки. Его поцелуи, такие нежные и сладкие. Как светлели его глаза при виде меня. Его глаза, руки, его тело, такое теплое, прижатое к моему. Его дорогое прекрасное лицо.