Алексей Винокуров - Темные вершины [litres]

– Добро и зло выдумали люди, – покривился триумвир. – Выдумали и до сих пор не могут определиться с тем, что такое добро. Ну отдельный человек – ладно, отдельный человек всегда идиот – и в древнегреческом смысле, и в таком. Но целые народы, страны, религии… Казалось бы, могли уже прояснить термины. Нет, ничего похожего. У русских одна добродетель, у американцев другая, у китайцев третья. У евреев один единый для всех Бог, у христиан другой единый для всех, у мусульман – третий. На Кавказе гостя надо накормить, в Полинезии съесть, у нас – пусть проваливает, покуда цел. И так во всем. Чего тогда удивляться, что наше отношение к добру и злу ситуативное? Сейчас мы противостоим злу, понадобится, встанем против добра. Мы гармония, порядок, а это выше добра и зла. И это тоже наш особый путь, всех касается, не только триумвиров.

Буш некоторое молчал, думал, потом поднял взгляд на Мышастого:

– Так что же ты хочешь от меня?

Мышастый как-то особенно блеснул глазами, в руке его, заметил Буш, висел какой-то шнур. Он перехватил взгляд базилевса, осклабился, протянул кулак к его лицу. Буш содрогнулся: это был не шнур, не веревка, а самый настоящий хвост – бело-черный, запачканный присохшей кровью, с корнем вырванный из чьего-то маленького тела.

– Это крыса моя. Преставилась, чистая душа. Скоро будет девять дней, как… Вот, храню на память.

Мышастый сжал кулак с хвостом, смахнул слезинку, базилевса замутило.

– Что я должен сделать? – повторил Буш, стараясь не глядеть на висящий между пальцев триумвира кусочек мертвой плоти.

– Да что же ты сделаешь, – вздохнул тот. – Видно, пришло ей время, не воскрешать же ее назад, правильно?

– Я не о крысе. Я вообще.

– Ах, вообще… – Мышастый подобрался и хищно сверкнул глазами, и Буш подумал, что он и сам похож на крысу, не зря у него такое прозвище. Или это не прозвище, фамилия? – Ну для начала вернись во дворец. Снова стань базилевсом во всей силе. Восстанови статус-кво.

– Статус-кво? – Буш повысил голос. – Вот, значит, что тебе нужно…

– Это не я, это судьба, – смиренно проговорил Мышастый.

– Судьба? – Буш свирепел прямо на глазах. – Получается, это судьба хочет, чтобы народ и дальше пребывал в оцепенении, не видя вокруг ничего, кроме своей исключительности, про которую опять же нашептали ему вы? Чтобы он по-прежнему утыкался глазом в свое корыто, не поднимая головы? Это судьба велела ему подыхать в нищете, когда руководство лопается от денег?

Мышастый устало покачал головой.

– Послушай, что ты так бьешься? Что тебе этот народ? Ленивый, тупой, нелюбопытный… Он предал тебя уже и предаст снова, будь ты доктор простой или базилевс. Помани только его минимальной выгодой, здесь и сейчас, и он пойдет на все. Потому что природа его такая – жадность и предательство.

– Это вы его таким сделали… Год за годом, десятилетие за десятилетием уничтожали его, чтобы выживали только самые беспринципные!

Мышастый помолчал секунду.

– Люди обычно имеют дело с результатом, а не с процессом. А результат всегда печален, – холодно сказал он. – Однако ты – особый случай и можешь выбрать, с кем тебе быть – с процессом или с результатом.

И выразительно поглядел на маленькое мертвое тело, заживо укупоренное в саркофаге.

Бушу хотелось броситься и задушить его – здесь, прямо сейчас, задушить, загрызть, разорвать на части, и пусть бы бабочки смерти до скончания века летали над головой своего бездыханного хозяина. Но он не зря был базилевсом, он уже научился подавлять сердечные порывы, он стал хитер, предусмотрителен…

– Мне надо подумать, – сказал Буш.

– Тебе надо подумать, – повторил Мышастый так, как будто не слышал Буша, а мысль эта пришла ему в голову сама. – Что ж, думай, твое право, только не очень долго. Иначе нам придется искать другого базилевса.

Рыцарь Василий глядел на Хелечку в упор, страшное, обожженное болезнью лицо ее вспыхивало зеленым огнем проказы. Оба молчали. За спиной их на продавленном от времени диване сидела, дрожала Настя. «Господи, господи, – шептала она, прикрывая голову руками. – Господи, господи…»

– Ты врешь, – наконец выговорил Василий непослушными губами, – брешешь ты, собака!

Настя подскочила на своем диване, метнулась к нему

– Не смей ее оскорблять! – закричала Настя. – Ты сам предатель! Это ты его выдал!

Василий, не глядя, сильно толкнул ее назад, она отлетела на диван, впечаталась в спинку, схватилась за голову руками, опять забормотала свое «господи, господи».

– Ты ведь врешь, – повторил рыцарь, уже не так уверенно, уже почти спрашивая, – скажи, что врешь!

Хелечка презрительно улыбнулась, пожала маленькими плечами, ничего не сказала.

Василий переменился в лице, в глазах его мелькнуло сомнение, дрогнул и разлился страх – нет, не страх, настоящий ужас.

– Этого не может быть, – повторил он. – Быстроногий никогда…

– Проверь, – сказала Хелечка. – Я за этим сюда и пришла. Проверь, ты же можешь.

Воцарилась тишина – кромешная и тугая, будто лопнула струна, ударила по лицу и тонко звенела теперь во всем теле, глушила прочие звуки. Рыцарь опустил голову, стоял как мертвый, думал о чем-то.

– Но если это так, – проговорил он медленно, – если это так, то надо сообщить наверх. Надо упредить командора.

И он вопросительно поглядел на Хелечку.

– Ты что, не слушал меня? – сказала она с легкой досадой. – Мышастый звал его командором. Он и есть командор, этот твой гонец. Или я опять вру? Или этого тоже не может быть?

– Может, – мстительно сказала Настя со своего дивана. – Очень даже может. Командор и великий магистр – это неизвестные отцы, лично их знают только восемь высших офицеров Ордена.

– Иными словами, – сказала Хелечка, – иными словами, в Орден проникла измена. И на самом высоком уровне.

Василий поглядел на нее с ужасом.

– Что тебе надо? – сказал он севшим голосом. – Зачем ты здесь? И с каких пор ты помогаешь Ордену?

– Мне плевать на ваш орден, – высокомерно сказала царица смерти. – Можете с триумвирами перегрызть друг другу глотки. Но мне жалко эту маленькую дурочку…

И она кивнула на Настю, которая сжалась на своем диване совсем уже в комочек и только гневно сверкала оттуда глазами на рыцаря.

– Значит, это все ради нее?

Хелечка сперва заколебалась, но решилась все-таки.

– Не только. Буша мне тоже жалко. Из всех этих белесых червяков он один – человек. Слабый, конечно, но человек. Добрый, милосердный. А этого так мало осталось. И если они сейчас закопают его…

– Они не закопают, Буш нужен им!

– Если они его закопают, – продолжала она, как будто не слыша, – то всему конец… Нет, что-то еще будет тут копошиться – век-другой, людская флора ведь почти неуничтожима, инстинкты размножения и сохранения жизни, все дела. Но страны не будет.