Игорь Рыбинский - Графиня Монте Карло

— Что-то ты недоговариваешь, внучка, — вздохнула умная старуха.

А дел и в самом деле было по горло. Это был пока первый из всех дней, когда Аня смогла спокойно побродить по городу. Ну и день ее приезда был более или менее свободным, до тех пор, пока она не заявилась в «Шератон», где ее поначалу приняли за самозванку, но потом, посмотрев бумаги, подписанные графиней Радецкой, которую правление компании в своих мыслях и мечтах давно похоронило, все забегали. Паника длилась сутки, потом пару дней шли переговоры. Но все закончилось благополучно: ее уговорили взять пакет акций, какие-то еще деньги перевели на счет и дали два абонемента в театры: в «Комеди Франсез» и в «Гранд Опера». Но комедию с оперой пришлось отложить, так как оставались еще японцы. Потомки самураев тоже растерялись: судя по всему, они решили, что графиня Радецкая давным-давно сделала себе харакири, раз не приезжает за своими дивидендами. Сумма за сорок два года получалась не маленькая. Один самый хитрый японец даже сказал, что если бы эта сумма была в иенах, то их всемирно известная фирма все равно разорилась, а в долларах — разорится вся Япония. И вообще — зачем такой прекрасной девушке думать о каких-то там дивидендах, когда за окном цветет сакура…

— А в Сене плавает суши, — перебила его Аня. — Когда я получу свои деньги?

Члены японской делегации прищурились, чтобы вредная итальянка не заметила, как они перемигиваются, потом самый главный из присутствующих на переговорах хитрецов положил перед девушкой листочек с расчетами дивидендов, где на всю длину строки стояли цифры с бесконечным количеством нулей.

Японец изобразил сердечный приступ и перед тем, как вызвать из Японии бригаду «скорой помощи», спросил:

— Может, эта сумма Вас устроит, но только в иенах?

— Можно, только умножьте ее на курс иены.

Самураи пригорюнились и пошли плакать в «Мулен Руж».

А графине Монте Карло было наплевать, что они из Страны восходящего солнца: она же не собиралась к ним на рыбалку. На зорьке и в Париже хорошо клюет. Утром самый хитрый позвонил и сообщил, что через два дня приедет Сам Председатель Наблюдательного Совета Корпорации и с ней обо всем договорится. А он сейчас в Амстердаме по очень важным делам.

Первый день уже прошел. А утром второго Аня встала пораньше, принарядилась и отправилась к Монмартру.

Андрэ открыл дверь, держа в руке стакан с йогуртом.

— Ой, — произнес он почти по-русски, пытаясь застегнуть на груди пуговичку джинсовой рубашки.

Но Аня сделала вид, что ничего не заметила.

— Вот, — сказала она, глядя на облупившуюся краску стены прихожей, — зашла поглядеть, как Вы живете, и на Ваши картины заодно.

Надо было сказать наоборот: на картины, на условия проживания, но и она растерялась, сама не зная почему. Он наконец застегнул пуговицу и провел ее в студио. Комната была большая — метров пятьдесят. В уголке стоял старинный буфет, современный кухонный стол и газовая плита, а, может быть, и электрическая. Аня туда не смотрела. А на стенах висели картины: яркие квадратики, прямоугольнички, кружочки, пунктирные линии, точки и тире.

— Ну как? — спросил Андрэ.

— Я не большая специалистка, — призналась девушка и тут же соврала, — но мне нравится.

— Это работы Франко, — объяснил молодой человек, — а мои — вон в углу стоят.

И он вскинул руку в сторону приставленных у стены лицом к лицу холстов.

«Господи, — попросила Аня, — хоть бы мне понравилось: он так красиво улыбается.» Она обернулась к художнику, но он был серьезен, и графиня Монте Карло приказала:

— Показывайте!

Он поворачивал холсты и пояснял:

— Это Монмартр, это снова он, это — бульвар Монпарнас во время дождя. А это парочка влюбленных, играющая в бильярд на раздевание… Простите!

На темном холсте светился изумрудный прямоугольник с бильярдными шарами, от которых во все стороны падали тени. Перегнувшись через стол навстречу друг другу, целовались полуобнаженные парень и девушка. Они держали кии в руках, но все это было неважно: и шары, и кии, и софит над столом, и темнота вокруг — все, кроме их закрытых глаз…

— Это — Сена зимой, — продолжал выставлять работы Андрэ, — это — остров Сите с Нотр Дам, это…

— Погодите, — прошептала Аня, — не так быстро.

Она еще не пришла в себя от такого обилия красоты. Смотрела на то, что он успел выставить.

— А это больной художник и его спасительница-муза — она пришла с бутылкой португальского портвейна и с таблетками аспирина.

— Это Вы своего друга изобразили, — прикинулась непонимающей девушка, — а почему у нее нос картошкой?

— Других муз не было, — развел руками Андрэ, выставляя следующую работу.

Они посмотрели всё. Разглядывала картины, конечно, только Аня, а художник посматривал на гостью, отводя взгляд, когда она поворачивалась к нему.

— А где же Ваши ню? — спросила девушка.

— Видимо, я не настолько гениален, как Модильяни, чтобы передо мной раздевались красивые девушки, — извините.

— Я хочу купить все Ваши работы, — сказала графиня Монте Карло, — прямо сейчас выпишу чек. Называйте цену.

Андрэ покраснел и, отвернувшись, произнес тем не менее весьма решительно:

— Забирайте все, но за это позвольте написать Ваш портрет, который останется у меня.

Оставалось только согласиться и сесть в единственное кресло в этой квартирке, и розоветь от внимательного взгляда, говорить о чем-то, скрывая главное — что ей хорошо здесь, что она готова придти и завтра, и послезавтра, но это невозможно — придется уехать через неделю и счастье закончится, но почему? Разве нельзя задержаться и жить так, как хочется, несмотря на грозный бабушкин палец? Но день продолжался, они пошли обедать в какую-то забегаловку, где, впрочем, было мило — была даже эстрада, куда тут же вылезли двое испанцев с гитарами. Они стали играть какие-то мелодии, что-то вроде фламенко, но не потому что они друзья Андрэ, они сами предложили: «Para Seniorita!» — для синьориты и потом уже играли до глубокого вечера, встряхивая головами, откидывая назад длинные волосы.

Аня смеялась и пила дешевое бордо, ловила на себе взгляд художника, смущалась немного, но было весело, испанцы играли до самого вечера, а он наступил так скоро.

Она держала Андрэ под руку и молчала; он тоже ничего не говорил. Только когда подошли к его дому, он сказал:

— Солнечного света уже нет, а электрический — враг живописи, к тому же наверху, судя по горящим окнам, темпераментная пара. Торопиться домой нет смысла. Давайте я Вас провожу.

Но не могла же она сказать, что живет в «Шератоне», и потому они просто гуляли, пройдя раз пятнадцать мимо ее «порше». Но все же дошли до бульвара Сен-Жермен, а по нему до Люксембургского сада, где и расстались у входа в подземку. Аня не позволила себя провожать дальше, сказала, что заскочит, может быть, послезавтра, и неожиданно для себя, обняв художника за шею, привстала на цыпочки и чмокнула его в щеку.