Элиф Шафак - 10 минут 38 секунд в этом странном мире [litres]

– Если ты больше не пойдешь в школу, я тоже не пойду, – сказал Саботаж.

– Не говори глупостей. И пожалуйста, не рассказывай об этом маме. Баба́ не будет ей рад. Ты ведь знаешь, они не ладят.

– А если я сам поговорю с твоими родителями?

Лейла улыбнулась, представив себе, сколько сил понадобится на это ее неразговорчивому другу и как непросто было ему предложить это.

– Поверь мне, от этого ничего не изменится. Хотя я очень тебе благодарна… правда.

У нее вдруг скрутило живот, и на мгновение она ощутила настоящие дурноту и дрожь, словно решимость, которая вела ее вперед с самого утра, вдруг улетучилась. Чувствуя себя в эмоциональной западне, Лейла всегда начинала действовать быстро, не желая продлевать муки.

– Ладно, мне надо идти. Еще увидимся.

Синан покачал головой. Юные неженатые люди противоположных полов могли видеться только в школе. И больше нигде.

– Мы найдем способ, – произнесла она, почувствовав его сомнения. Она слегка чмокнула его в щеку. – Ну же, улыбнись. Удачи!

Не оглядываясь, она помчалась прочь. Саботаж, который резко вытянулся вверх за последние месяцы и с трудом привыкал к новому росту, простоял без движения целую бесконечную минуту. Затем, сам не зная зачем, начал запихивать себе в карманы камушки, а потом и камни – все крупнее и крупнее, – ощущая, как усиливается тяжесть.

А Лейла тем временем отправилась прямиком в сад и уселась там под яблоней, которую они с тетей украшали полосками шелка и атласа. Балеринами. На верхних ветках до сих пор были видны полоски ткани, полощущиеся на легком ветерке. Она положила руку на теплую почву и попыталась ни о чем не думать. Потом сгребла в ладонь земли, сунула в рот и медленно пожевала. В горле стало кисло. Она загребла еще земли и на этот раз проглотила ее быстрее.

Через несколько минут Лейла вошла в дом. Она бросила свой рюкзак на кухонный стул, не обратив внимания на то, что за ней внимательно наблюдает тетя, кипятившая молоко для приготовления йогурта.

– Что ты ела? – спросила тетя.

Наклонив голову, Лейла облизнула уголки рта. Кончиком языка она дотронулась до крупинок почвы, застрявших между зубами.

– Пойди сюда. Открой рот. Я посмотрю.

Лейла послушалась.

Глаза тети сначала сузились, а затем округлились.

– Это… земля? – (Лейла не ответила.) – Ты ешь землю? Боже мой, зачем ты это делаешь?

Лейла не знала, что ответить. Сама она не задавалась этим вопросом. Она задумалась, и у нее родилась идея.

– Помнишь, однажды ты рассказывала о женщине из своей деревни? Ты говорила, что она ела песок, колотое стекло… даже гравий.

– Да, но эта бедная крестьянка была беременна… – запинаясь, произнесла тетя.

Прищурившись, она поглядела на Лейлу, так же она разглядывала рубашки, которые гладила, разыскивая пропущенные складки.

Лейла пожала плечами. Ее охватила новая разновидность равнодушия – прежде неведомое ей онемение, ей казалось, что теперь вряд ли что-то имеет большое значение, да и вряд ли имело раньше.

– Возможно, я тоже.

В действительности она понятия не имела, как поначалу проявляется беременность. Одна из отрицательных сторон отсутствия подруг или старших сестер. Спросить было не у кого. Она подумывала проконсультироваться у Дамы Фармацевта и даже несколько раз пыталась поднять этот вопрос, но, когда наступал подходящий момент, смелости не хватало.

Тетино лицо побелело. Однако она все равно решила не придавать большого значения этим словам.

– Дорогая, я тебя уверяю: чтобы такое случилось, нужно узнать мужское тело. Нельзя забеременеть, просто прикоснувшись к дереву.

Лейла небрежно кивнула. Она налила себе стакан воды и, прежде чем пить, прополоскала рот. Отставив стакан в сторону, она произнесла тихим бесстрастным голосом:

– Но я… я прекрасно знаю мужское тело.

Тетины брови поползли вверх.

– О чем это ты?

– Ну то есть дядю можно считать мужчиной? – спросила Лейла, словно обращаясь к стакану.

Тетя замерла. Молоко медленно поднималось в медной кастрюльке. Лейла подошла к плите и выключила конфорку.

На следующий день баба́ выразил желание поговорить с ней. Они сели на кухне, у того самого стола, где он учил ее молитвам на арабском и рассказывал о черном и синем ангелах, которые придут навестить ее в могиле.

– Твоя тетя рассказала мне кое-что очень неприятное… – Баба́ запнулся.

Лейла хранила молчание, пряча трясущиеся руки под столом.

– Ты ела землю. Никогда больше так не делай. У тебя заведутся червяки, слышишь? – Подбородок баба́ скосился чуть в сторону, зубы сжались так, словно он решил разгрызть нечто невидимое. – И нельзя ничего придумывать.

– Я ничего не придумываю.

В пепельном свете, падавшем из окна, баба́ казался старше и как-то меньше, чем обычно. Он пристально и мрачно разглядывал дочь.

– Иногда разум шутит с нами.

– Если не веришь, отведи меня к врачу.

Отчаяние мелькнуло на его лице, а затем снова сменилось жесткостью – еще более явной.

– К врачу? Чтобы об этом узнал весь город? Ни за что! Разве ты не понимаешь? Об этом нельзя говорить с чужими людьми. Предоставь это мне. – Затем он добавил, слишком быстро, словно оглашая заученный ранее ответ: – Это семейная проблема, и мы найдем решение внутри семьи.

Спустя два дня они снова оказались у кухонного стола, на этот раз с ними сидели мама и тетя, сжимая в руках платки, глаза у них покраснели и опухли от слез. Тем утром обе женщины расспрашивали Лейлу о месячных. Лейла, которая последние два месяца не замечала крови, усталым и убитым тоном рассказала им, что кровь у нее пошла накануне утром, но на этот раз как-то странно: чересчур сильно и болезненно, с каждым движением в нее словно изнутри вонзалась иголка, она даже не могла дышать.

Мама, похоже, втайне обрадовалась, услышав это, и быстро сменила тему, а тетя пристально и очень печально посмотрела на Лейлу, понимая, что это выкидыш, похожий на ее собственный.

– Это пройдет, – тихо пробормотала она. – Это скоро закончится.

Так с Лейлой впервые за долгие годы поговорили о тайнах женского тела.

Затем, стараясь говорить как можно короче, мама сказала, что больше ей не нужно бояться беременности и что так гораздо лучше, нет худа без добра, все забудут об этом и больше не станут упоминать, разве что в молитвах, когда станут благодарить Аллаха за Его милосердное вмешательство в эту историю в последнюю минуту.

– Я поговорил с братом, – сказал баба́ на следующий день. – Он понимает, что ты еще юная… и запуталась.

– Я не запуталась. – Лейла разглядывала скатерть, водила пальцем по сложно перевитой вышивке.

– Он рассказал мне о мальчике, с которым ты виделась в школе. Мы были в полном неведении, но, оказывается, об этом все говорили. Боже мой, сын фармацевта! Я никогда не любил эту подлую и холодную женщину. Мне следовало бы знать. Какова мать, таков и сынок.