Элиф Шафак - 10 минут 38 секунд в этом странном мире [litres]

– Что нам теперь делать? – спросила Джамиля.

У нее на лбу выступили капельки пота. Травма, полученная днем, и напряжение, которое пришлось пережить ночью, пагубно сказались на ее утомленном теле.

– Мы найдем другое кладбище, – сказала Налан; в ее голосе уже не звучали привычные командные нотки.

Они потеряли слишком много времени. Скоро наступит утро, а у них в кузове так и будет лежать труп, который некуда деть.

– Но скоро ведь станет светло, – возразила Хюмейра.

Наблюдая за тем, как Налан пытается найти правильные слова, – похоже, она все-таки утратила контроль над ситуацией, – Зейнаб-122 опустила глаза. С тех пор как они уехали с кладбища, ее начала страшно мучить совесть. Она сильно переживала, что они эксгумировали тело Лейлы, очень согрешив в глазах Аллаха. Но в этот момент, когда она заметила нехарактерное для Налан смущение, ей в голову, словно озарение, пришла еще одна мысль. Возможно, они впятером, словно изображение на миниатюре, становятся сильнее, умнее и куда живее, когда дополняют друг друга. Может быть, ей стоит расслабиться и не думать о том, как бы она поступила сама, потому что, в конце концов, это похороны Лейлы.

– Как мы найдем другое кладбище в такое время? – спросил Саботаж, потянув себя за усы.

– А может, это не нужно, – произнесла Зейнаб-122 так тихо, что другим пришлось напрячь слух. – Может, и не стоит ее хоронить.

Налан удивленно поморщилась:

– Еще раз?

– Лейла не хотела, чтобы ее хоронили, – продолжала Зейнаб-122. – Мы говорили об этом раз или два, еще в борделе. Помню, я рассказывала ей о четырех святых, которые защищают этот город. «Надеюсь, – сказала я ей, – когда-нибудь меня похоронят возле гробницы одного из святых». А Лейла ответила: «Чудно, надеюсь, что так и будет. Но только не со мной. Если бы у меня был выбор, я бы не хотела лечь в яму глубиной два метра». Тогда я испытала некоторое раздражение, потому что религия предписывает именно это. Я попросила ее больше не говорить такого. Но Лейла не сдавалась.

– Что ты имеешь в виду? Она попросила, чтобы ее кремировали? – рявкнул Саботаж.

– Боже мой, нет! – Зейнаб-122 поправила свои очки. – Она имела в виду море. Ей сказали, что в тот день, когда она появилась на свет, кто-то из ее домашних выпустил рыбку, жившую в стеклянной чаше. Мне показалось, что эта идея ей по вкусу. Лейла сказала, мол, когда умру, обязательно разыщу эту рыбку, даже если не смогу плавать.

– Ты хочешь сказать, что Лейла завещала бросить ее в море? – спросила Хюмейра.

– Ну, я не знаю, хотела ли она, чтобы ее именно бросили, да и завещания она никакого не оставила, но – да, она сказала, что хочет скорее в воду, чем под землю.

Не сводя глаз с дороги, Налан сердито нахмурилась:

– Почему ты не сказала об этом раньше?

– А зачем? Такие беседы редко воспринимаешь серьезно. К тому же это грех.

Налан повернулась к Зейнаб-122:

– А зачем тогда ты говоришь это сейчас?

– Потому что до меня вдруг дошло, – призналась Зейнаб-122. – Я поняла, что, несмотря на различие в наших взглядах, я все равно уважаю ее мнение.

Все задумались.

– И что же будем делать? – спросила Хюмейра.

– Давайте отвезем ее в море, – предложила Джамиля, и ее тон, такой легкий и уверенный, заставил остальных поверить, что именно это и следует сделать.

И вот «шевроле-сильверадо», грохоча, покатил к Босфорскому мосту. К тому самому мосту, открытие которого Лейла праздновала когда-то вместе с тысячами других стамбульцев.

– Хюмейра!

– Мм?

– Все в порядке, дорогая? – сжимая руль, спросила Налан.

– Я очень спать хочу, – ответила Хюмейра, почти не открывая глаз, – простите.

– Ты что-то принимала вечером?

– Ну, кое-что приняла, – слабо улыбнулась Хюмейра.

Ее голова скатилась на плечо к Джамиле, и она тут же заснула.

– Прекрасно! – вздохнула Налан.

Джамиля придвинулась немного и слегка сменила позу, чтобы Хюмейре было удобнее.

Как только глаза ее закрылись, Хюмейра провалилась в глубокий сон. Она видела себя в Мардине, еще совсем девочкой, в объятиях старшей сестры. Ее любимой сестры. Потом появились остальные братья и сестры, и все они, встав в круг, засмеялись и завертелись. Вдалеке раскинулись наполовину сжатые поля, а в окнах монастыря Мор-Габриэль отражался солнечный свет. Она отделилась от своих родственников и двинулась к старинному зданию, прислушиваясь к бормотанию ветра в щелях между камнями. Монастырь выглядел как-то иначе. Приблизившись, Хюмейра поняла почему: он был выстроен из таблеток, а не из кирпича. Из всех тех таблеток, которые она проглотила за свою жизнь – с водой, виски, колой, чаем и просто так. Ее лицо сморщилось. Она всхлипнула.

– Ш-ш-ш, это всего лишь сон, – успокоила ее Джамиля.

Хюмейра затихла. Несмотря на шум пикапа, ее лицо приобрело умиротворенное выражение. Волосы ее растрепались – упрямо темные корни под яркой золотисто-желтой копной.

Джамиля запела колыбельную на своем родном языке, и голос ее отдавал ясностью и проникновенностью африканского неба. Слушая ее, Налан, Саботаж и Зейнаб-122, не поняв ни слова, ощутили тепло этой песни. В разных культурах появляются похожие обычаи и мелодии, и это до странности обнадеживает, как и тот факт, что во всем мире в моменты тягот мы покачиваем в объятиях дорогих нам людей.

«Шевроле» мчался к Босфорскому мосту, над которым во всей своей красе занимался рассвет. Ровно сутки прошли с того момента, как тело Лейлы обнаружили в металлическом мусорном баке.

Налан ускоряла двигатель, и волосы липли к ее влажной от пота шее. Кашлянув, пикап задрожал, и на мгновение она с ужасом подумала, что он все-таки подведет их, однако машина, рыча, двинулась дальше. Налан крепче сжала руль в одной руке, а другой принялась поглаживать его и бормотать:

– Я знаю, милый мой, ты устал, я понимаю.

– С каких это пор ты стала беседовать с машинами? – с улыбкой поинтересовалась Зейнаб-122. – Ты разговариваешь со всем, чем угодно, только не с Богом.

– Знаешь что? Обещаю: если все это закончится благополучно, я непременно передам ему привет.

– Смотри! – Зейнаб-122 указала на окно. – Мне кажется, это Он передает тебе привет.

Там, на горизонте, полоса рассвета стала серебристо-сиреневой, цвета устричной раковины с внутренней стороны, нежного и переливистого. Бескрайний простор моря усеивали точки кораблей и рыболовецких лодок. Город казался шелковистым и ласковым, словно у него не было кривых краев.

По дороге к азиатскому берегу появлялись роскошные поместья, за ними – добротные виллы, принадлежавшие среднему классу, а дальше, на холмах, ряд за рядом выстроились потрепанные лачуги. Между зданиями были разбросаны кладбища и гробницы святых – их бледные камни напоминали паруса яхт, которые вот-вот отплывут.