Юрий Поляков - Совдетство

– Тика́й! – шепнул мне, сматываясь, Петька Кузнецов. – Мы ничего не видели.

И я, петляя как заяц, помчался домой с невероятной скоростью, выполнив, наверное, норму второго мужского разряда по бегу. По пути я завернул в плиты, надежно спрятав там шпагу и плащ. Влетев в нашу комнату, я запер изнутри дверь на три оборота, рухнул на диван, накрылся с головой одеялом и затаился, ожидая дядю Амира с кривым ножом или участкового Антонова с ордером на арест. По радио тихий голос пел:

Первой вернулась домой Лида, долго не могла открыть дверь. Увидев меня на диване, испуганно спросила, что случилось и нет ли температуры?

– Заболел.

– Горячий! – согласилась она, приложила прохладную ладонь к моему лбу. – Что болит?

– Ноги ломит… – соврал я: жаловаться на зубы жизнь меня отучила.

– Опять грипп! Сейчас дам тебе пирамидон с анальгином и чай с малиной, а завтра вызову врача.

Отец явился гораздо позже, чем обычно, и весело объяснил, мол, гнали план к концу квартала. Мать не поверила:

– А ну дыхни! Понятно. У ребенка жар, а ты…

– В чем дело? – Тимофеич сел рядом, дохнув на меня табаком и тоже пощупал лоб шершавой ладонью. – Нет у него никакого жара. Воспаление хитрости.

– Молчал бы!

– А жрать в этом доме дают?

– Дают. Мой руки!

От ужина я отказался и лежал, прислушиваясь к уличным звукам. Вскоре внизу, во дворе, раздался треск мотоцикла, отец выглянул в окно и с мрачным удовлетворением сообщил:

– Антонов приехал. Вроде бы у нас никто не скандалил. Пойду узнаю.

Я почувствовал в животе ледяной ужас, переходящий в дурноту, и страшное слово «колония», которое часто употребляют учителя, когда речь заходит о малолетних хулиганах, вонзилась осколком стекла в мое виноватое сердце. Мне привиделись окна с решетками и полутемный двор, где я, маленький и жалкий, одетый в полосатую робу, хожу, заложив руки за спину, по кругу с другими заключенными, как мальчик-луковка Чиполлино в тюрьме герцога Лимона. Когда я плакал от жалости к себе и к родителям, которые растили сына совсем для другой доли, отец вернулся и удовлетворенно доложил:

– Антонов Петрыкина привез.

– Какого? – Я от неожиданности выглянул из-под одеяла, заподозрив, что Мишку уже допросили как свидетеля.

– Витьку.

– Виктора? А что с ним? – не поняла мать.

– У пивной валялся. Антонов ехал мимо – пожалел. Золотой мужик!

А я от этих слов громко разрыдался, удивив родителей.

– Сынок, ты что?

– Ноги ломит.

– Ясно. Миш, натри скипидарной мазью!

– Сейчас. А скипидарную клизму не надо?

– У ребенка ревматизм, а ты ерунду мелешь!

– Откуда, к черту, у него ревматизм?

– Откуда у всех!

Два дня я не ходил в школу из-за мнимой ломоты в ногах, с ужасом прислушиваясь к шагам за дверью и шуму за окном, даже читать не мог, а часами сидел возле аквариума, беззвучно рассказывая рыбкам, что не виноват в случившемся. Ренат не имел права приседать, нарушая правила фехтования, а Козе, раз уж ее наказали, нечего было пялиться на наш поединок, да еще разложив подушку на подоконнике для удобства. Калихтовые сомики понимали мою беду, подплывали к стеклу и смотрели на меня грустными сочувствующими глазами.

В ожидании ареста я на тетрадном листке подробно изложил правила ухода за аквариумом в мое отсутствие. Сашка-вредитель был на пятидневке в детском саду и не мешал моему горю, но я завещал ему пневматическое ружье, стреляющее целлулоидными шариками. Зашел Петька Кузнецов, передал мне домашние задания и шепотом сообщил, что Рената сначала повезли в травмпункт, но там от него отказались и переправили в клинику Гельмгольца, что возле метро «Лермонтовская». Пока у них еще не спрашивали, кто именно проткнул глаз, но если зрение не удастся сохранить, обязательно выяснят, так как виновный обязан потом всю жизнь платить пострадавшему за потерю трудоспособности. Так сказал адвокат Лев Семенович, сосед Кузнецовых по двору.

– Держись!

– Держусь…

Лида, не подозревая, что скоро придется кормить еще и незрячего ученика школы для недоразвитых Рената Билялетдинова, приготовила мой любимый фруктовый суп – отварной рис, залитый компотом, а также купила в гастрономе у Бауманской севрюжку горячего копчения. С Чешихи примчалась бабушка Аня, привезла куриный бульон в термосе и пироги с курагой, заставляла есть и выпытывала, как именно болят у меня ноги: мозжат, ноют или же их все-таки крутит? Узнав, что крутит, она успокоилась и рассказала, как у них в деревне лечили ревматизм, обмазывая суставы теплым коровьим навозом.

– Анна Павловна, ну что вы мальчику разные глупости мелете! – возмутилась Лида.

– Эх, вы, умные, довели ребенка до ревматизма. К Хавкиной отведите! Она Клавке прострел вылечила.

На третий день я пошел в школу: дольше болеть без справки нельзя, а если вызвать Скорнякову, она меня сразу разоблачит. У нее большой опыт насчет симулянтов, особенно в конце четверти, когда пишут контрольные. Утром я сказал Лиде, что скипидарная мазь буквально творит чудеса, и стал собираться на урок. Осторожно выйдя во двор и оглядевшись, я на всякий случай спросил у дяди Гриши, не появлялся ли поблизости дворник Билялетдинов.

– А-а-м-м-м-и-р-р-ар?

– Ага.

– Н-н-н-н-е-т… Н-не е-е-е-г-г-го уч-ч-ч-час-т-т-т-о-к…

Но на всякий пожарный случай до школы я добирался кружным путем: сначала крался по двору с нехорошим названием, потом осторожно свернул в Налесный переулок, а уж потом проник в Переведеновский, подойдя к школе с другой стороны, минуя пустырь с хижиной Билялетдиновых.

Ирине Анатольевне я предъявил объяснительную записку от Лиды. По правилам, если пропущено три дня, достаточно устного или письменного подтверждения родителей, а вот если больше – нужна справка из детской поликлиники. Про «ревматизм» я попросил маман не упоминать, мол, тогда меня освободят от физкультуры, а в журнале «Здоровье» написано: суставы надо постоянно тренировать. Она удивилась моей дальновидности, похвалила и объяснила пропуск занятий головной болью. Классная руководительница, прочитав послание, кивнула, Ирина Анатольевна знала, что два года назад у меня было малокровие с головокружениями, и подвоха не заподозрила.

– На воздухе бываешь? – спросила она.

– Бываю.

Странные люди взрослые, они уверены, что все болезни на свете лечатся прогулками на чистом воздухе и питанием!

На уроке Шура, которая чуть опоздала и получила запись в дневнике, даже не смотрела в мою сторону. Конечно, понимаю, кому ж охота возить передачи в колонию! На перемене ко мне подскочила Дина Гапоненко и взволнованным шепотом умоляла не говорить в милиции, что тоже была на пустыре, взамен обещая хранить тайну моего рокового выпада. Я мужественно дал честное пионерское, а потом попытался выяснить у Расходенкова, что произошло после моего бегства. Оказалось, он из кустов наблюдал за тем, как братья повезли на тачке стенающего Рената в травмпункт, как тетя Гюзель бежала, рыдая, следом, а разъяренный дядя Амир топтал валявшиеся на земле шляпы, обещая всех перерезать, как последних собак.