Юрий Поляков - Совдетство

Как-то заглянула в комнату, чтобы занять пшена, Лия Давыдовна. Увидев, как мы с бабушкой, голова к голове, склонились над букварем и читаем по складам, соседка рассмеялась от удовольствия:

– Ах, какой же ты, Юрик, молодец! Бабушку на буксир взял. Тянешь к знаниям. Ну, просто пионер-герой. Чистой воды – Павлик Морозов!

Когда он вышла с пшеном, тетя Клава, сузив без того маленькие глазки и подозрительно глянув ей вслед, проскрипела:

– Мам, ты поняла?

– Что, Клавк?

– Глумится она над тобой.

– С чего это ты взяла?

– А с того! При чем тут Павлик Морозов?

– Его кулаки убили, – напомнил я.

– Во-от! Надсмехается она над тобой!

– Отстань! Не мешай учиться:

Только вот с письмом у нас сразу не задалось. Во-первых, бабушка решила, что рисовать по линейкам буквы еще легче, чем читать букварь, она торопилась, брызгала чернилами, ставила кляксы и сердилась на перья, которые вместо прямой волосяной линии выводили толстую, как сарделька, загогулину. А усидчивостью бабушка не отличалась, сколько помню, всегда сновала между кухней и комнатой.

Во-вторых, у нее не гнулись два пальца на правой руке – средний и указательный. Когда ей было лет десять, она в поле порезалась серпом, а йода и зеленки тогда ни у кого не было. Начался антонов огонь – по-нашему, заражение крови. Отвезли бабушку в соседнее село к фельдшеру, но тот закричал на них: поздно, ничего нельзя сделать, зовите попа – соборовать! Но позвали знахарку-мордовку. Она сначала обмазала воспаленную руку теплым коровьим навозом, обернула мешковиной, дала выпить горького травяного отвара и велела так лежать два дня, пока от пота тюфяк не наволгнет. Потом старуха потребовала белой муки и свежих яиц. Их принесли прямо из-под кур. А за крупчаткой пришлось к соседу-мироеду бежать. Замесила мордовка тесто, как будто на лапшу, обмазала им бабушку с ног до головы да и запекла…

– Как это так – запекла? – обалдел я.

– А как хлеб запекают! Истопила печь, вымела угли с золой да и в под меня всю запихнула.

– Куд-а-а?

– В печку.

– Я думал, так только в сказках бывает. Разве человек в печку влезет?

– Эге! Еще и место останется. Мылись-то раньше в печи. Это тебе не ванна! Смоешь золу и как заново родился!

Потом знахарка отколупала с тела хлебную корочку, завязала в тряпицу, велела отнести на кладбище и зарыть, а бабушке дала сладкий травяной отвар, после которого она беспробудно спала два дня, и когда встала, жар прошел, рука не болела, только два пальца скрючились навсегда.

– Но зато я с того света вернулась!

– Ну, это понятно: мне гайморит тоже в поликлинике теплом лечили, – согласился я. – А вот зачем корку на кладбище закапывать?

– Чтобы смерть обмануть… Внучек, ты мне двойку не ставь, я буду стараться!

– Хорошо, так и быть – «тройка» с минусом.

– Поставь старой дуре тройку с плюсом! – приказала тетя Клава, когда бабушка снова метнулась на кухню. – Жалко тебе, что ли?

– Не могу. Оценка должна соответствовать знаниям, – твердо ответил я в точности как Ольга Владимировна.

Но потом у «первоклассницы» резко испортилось зрение, в глазах замелькали мушки. Одна, крупная, как слепень, норовила усесться как раз на те буквы, которые нужно было прочитать. И стало не до учебы.

…Я положил тетрадку на этажерку, глянул на ходики, обомлел и вскочил, чтобы бежать в парикмахерскую, но тут в комнату влетела со скворчащей сковородкой бабушка Аня: масло в чугуне еще пузырилось, чуть шевеля ноздреватые ломти жареного хлеба, искрящегося сахарной посыпью.

– На-кась, только не обварись! Присядь – подавишься!

– Я опаздываю!

– Стой, я тебе с собой заверну.

…Обжигая язык хрустящим сладким хлебом с молочной мякотью внутри, я прыгал через ступеньку, понимая, что могу безнадежно опоздать и тогда очередь придется занимать заново. Ногой открыв дверь, я выскочил на улицу и в ужасе застыл: на старушечьей лавочке у подъезда как ни в чем не бывало сидели давешние хулиганы. «Морячок» также крутил в пальцах финку, а «второгодник» наматывал на кулак ремень. И снова вокруг ни души: хоть кто бы вышел прогуляться… Нет, работает страна, план дает, коммунизм строит, а железнозубый участковый Антонов на своем мотоцикле ищет преступность в другом месте.

– Ну, как там бабушка? – ласково спросил Корень.

– Хорошо… – давясь хлебом, прохрипел я.

– Прожуй! – участливо посоветовал он. – А что это у тебя там? – он кивнул на газетный сверток, промокший масляными пятнами.

– Ситник жареный.

– На молоке?

– Угу.

– С сахаром?

– Угу.

– Оставишь!

– Причаливай, внучек! Разговор есть! – усмехнулся «морячок», подвинулся, освобождая для меня место, и ткнул в лавку финкой, чтобы я сел между ними.

– Я в парик-кмахерскую оп-паздываю…

– Не волнуйся, американец! В морге тебя подстригут!

…В парикмахерскую я все-таки успел, хотя очередь свою чуть не пропустил, вбежав в зал в тот самый момент, когда потный папаша, занимавший за мной, пытался оторвать от коня вождя краснокожих, но тот намертво вцепился в лошадиную шею.

– Сынок, пойдем, кресло освободилось! Ну, пожалуйста!

– Не-ет! – отвечал парень утробным рыком.

– Мама сейчас из магазина придет и тебя налупит!

– Тебя она налупит!

Общественность наблюдали за этой неравной схваткой с молчаливым интересом, взрослые явно сочувствовали несчастному отцу, а дети смотрели с пугливым восхищением, не веря, что можно вот так роскошно изгаляться над родителем. Немолодая парикмахерша в белом, как у медсестры, халате стояла у входа в зал. Поджав густые лиловые губы, она нетерпеливо похлопывала узкой металлической расческой по ладони. На голове у нее возвышалось затейливое черноволосое сооружение, которое Лида называет «халой». Это такие плетеные булки. Наконец парикмахерша не выдержала:

– Гражданин, задерживаете обслуживание! Люди сидят-ждут, и у меня план, между прочим, горит. Или вы со своим собственным ребенком справиться не можете?

– Не могу!

– Тогда извините-подвиньтесь! Чья следующая очередь?

– Моя!

Народ с удивлением посмотрел на меня, мол, а это еще кто такой? В глазах общественности я выглядел самозванцем, нагло лезущим туда, где не стоял, а это для советского человека – явление недопустимое. Понять их можно: они пришли в парикмахерскую, когда я уже умчался к бабушке, и не подозревают, что я честно занимал за мамашей с самосвалом.

– А это еще кто такой вырядился? – строго спросил ветеран с газетой.