Рой Бедичек - Приключения техасского натуралиста

С увеличением продолжительности жизни человека проблема старости приобретает особую остроту. Наука прогнозирует, что стариков будет все больше. Конечно, это породит новые экономические и политические проблемы; но философская сторона вопроса всегда будет стара, как сама цивилизация.

Древние греки, поклонявшиеся молодости и красоте тела, предпочитали умалчивать о закате жизни, неизбежно подстерегавшем даже самого ловкого спортсмена. В их мифологии здоровые и прекрасные погибали молодыми, превращаясь в богов и богинь, в звезды, цветы, источники и деревья, оставаясь вечно юными. Но были во времена Платона и реальные граждане, которые блюли красоту своего тела и в преклонном возрасте. Один из героев его знаменитого «Государства» так комментирует присутствие стариков на игровом поле и на площадке для гимнастики (палестре) без прикрытия одеянием: «Самым смехотворным является зрелище в палестре обнаженных женщин, упражняющихся с мужчинами, особенно когда эти женщины немолоды; они не являют собой красоту, как и старые сморщенные мужчины, которых не красит гимнастика, но тем не менее это их не смущает».

Может быть, лучше следовать христианской или конфуцианской, буддистской или исламской вере, по которым старикам надлежит стремиться лишь к духовной красоте, оставив молодым палестры и пляжи, где встречаются молодость и красота. Но и первосвященникам нудизма, чей культ пока в стадии зарождения, хорошо было бы предусмотреть особый ритуал для тех членов веры, которым уже за тридцать пять.

Начиная с Екклезиаста и Гомера, литература всегда старалась поддерживать стареющего человека, скрашивать ему убогость закатных дней. В книге Екклезиаста проводник после мрачного и красочного описания конца жизни провозглашает просто: «Выслушаем сущность всего: бойся Бога и заповеди Его соблюдай, потому что в этом все для человека». У Гомера Агамемнон поддерживает слабеющего Нестора, напоминая старцу о его высоком положении в Совете.

Когда молодежь насмехается над состарившимся Софоклом, ехидно вопрошая: «А как насчет любви, Софокл, ты все тот же, что и был?», поэт отвечает: «С радостью я освободился от того, о чем вы говорите; освободился от бешеного и яростного господина». Речь Кефала содержит и много других, еще более утешительных рассуждений.

Если оставить философию и обратиться к практическому решению проблемы старения, то мы увидим, что и островные народы Тихого океана, и прославленные древнеримские аристократы пришли к схожей точке зрения, — разумеется, независимо друг от друга, поскольку контакта между этими двумя культурами быть не могло.

Дикий островитянин, приближавшийся к сорокалетию (они жили недолго), начинал испытывать ощущение своей смертности. Он чувствовал, что уже не тот, что был когда-то, что начинает уходить из этого мира, что путь, ведущий вниз, безвозвратен.

Он был обязан сообщить о своем заболевании старостью вождю деревни, который раздавал приглашения на похороны. Жители воспринимали приглашение с радостью и заранее готовились к привычному празднеству. С наступлением назначенного счастливого дня кандидат в покойники возглавлял шествие радостных соплеменников в лес, где после должного прощания и взаимных поздравлений его опускали на дно открытой могилы. Могилу засыпали землей, праздничная толпа расходилась. Так люди открыли для себя источник вечной юности: они больше не знали старости.

Нечто подобное — в философском смысле — придумал Рим; однако избавление от старости носило более закрытый, личный характер. Стареющий аристократ, сопоставив свои нынешние радости жизни и страдания, бесстрастно решал, что жизнь более нежелательна. Он рассылал приглашения — но не всему обществу без разбора, а лишь ближайшим, дражайшим друзьям, немногим верным своим товарищам. В назначенное время они собирались у него в доме и предавались дискуссии о путях богов и людей. Как все римляне Золотого века, они высказывали разумные сентенции с искренностью и достоинством. Час наступал, раб держал чашу, а хозяин, вскрыв вену на руке, медленно уходил в другой мир, не переставая участвовать в дружеской беседе.

Монтень рассказывает историю римлянина, страдавшего болезненным и, очевидно, неизлечимым недугом. Избрав голодную смерть, несчастный разослал своим друзьям приглашения заходить к нему, когда им удобно, и беседовать с ним во время его последнего поста. Однако голодовка возымела благотворное действие на здоровье пациента, и лекари объявили об исцелении, рекомендовав лишь постепенно возобновить питание и восстановить силы. Римлянин был поставлен перед вопросом, ответа на который не найти ни у мудреца, ни в одной ученой книге. После серьезного совета с друзьями он решил, что несколько отпущенных ему лет не оправдают его отступления от врат смерти, и продолжил голодовку до летального конца.

Редко встречается дикое животное, страдающее от старости или болезни. Жизнь и смерть в природе сбалансированы так тонко, что какое-нибудь перо не на месте, ревматическая ограниченность сустава, замедленная реакция или ослабление зрения означают почти немедленную гибель. Для того чтобы выжить, животное должно полностью владеть всеми своими силами, умственными и физическими. Недопустимы ни опьянение, ни объедание. Дятел-сокоед, опьяненный забродившим соком, окажется легкой добычей для всевидящего сокола, если, конечно, раньше не разобьется о сук в привычном для пьяных ложном ощущении безопасности. Малиновку, переевшую ягод персидской мелии и еле плетущуюся по лужайке, быстро сцапает первая же кошка.

В животном мире царит хирургия без сентиментальностей. Природа-мать желает либо видеть своих детей здоровыми и счастливыми, либо не видеть их вовсе. Только в одомашненном состоянии физические недуги человека передаются и его меньшим братьям.

Длительные болезни и старость появляются среди стадных животных там, где благоприятные условия приводят к росту поголовья, превышающему количество жертв хищников. Охотники за буйволами находят стареющих быков, вытесненных из стада, но еще живых. Очевидец рассказывал о встрече со старым буйволом: «Он никак не хотел уходить с нашей дороги. А был такой старый и такой изможденный, что шкура висела на нем, как драпировка на скелете». Я слышал, что старость — нередкое явление и среди кроличьих полчищ в Австралии. Но это — исключения.

Однажды, идя по лесу, я бросился на призыв отчаяния, доносившийся издали. Лишь через полчаса я обнаружил больного пересмешника: он сидел на ветке, опустив хвост и крылья, с поникшей головой. Звук, который он издавал, исходил, казалось, вовсе не из птичьего горла. Думаю, уцелел он в подобном состоянии только потому, что известен как упорный боец, и его враги хотели окончательно удостовериться, что он не способен к сопротивлению, прежде чем напасть на него. Слышал я, что и львы в природных условиях умирают именно от старости — другие обитатели леса просто боятся приблизиться к немощному, но когда-то всесильному зверю.