Анна Исакова - Ах, эта черная луна!

Меировичи уселись за стол напротив Юцера. Юцер прислушался.

— Я мышь в советской мышеловке, — объясняла Вера Меирович пожилой женщине в тесно облегающей блузке из черного муара. Блузка была явно перешита из чего-то, и перешивала ее плохая портниха. — Мое единственное утешение состоит в том, что я попала сюда не из-за куска сыра.

— Нашла чем гордиться! — вступил в разговор Аарон. — Получается, что ты не просто мышь, а еще и очень глупая мышь.

— Кто эта женщина рядом с Меировичами? — спросил Юцер жену.

— Какая-то врачиха из больницы Геца.

— Вера говорит с ней так, словно за окном Елисейские поля, а не коварный советский пейзаж.

— Надеюсь, что Гец знает, кого он зовет в гости, — совсем тихо шепнула Мали.

Вера Меирович была очень живой маленькой или, как говорили в компании Юцера и Геца, карманной женщиной с кукольным личиком и твердым характером. В ее доме был железный порядок, который разрешалось нарушать только двум пуделихам, Изольде и Юдифи, откормленным до состояния дородных ярок. Рацион пуделих был тщательно составлен и неукоснительно исполнялся ненавидящей собак домработницей. Изольда и Юдифь гуляли по часам и спали днем с двух до четырех. В эти часы Вера гостей не принимала.

Даже сейчас, сидя за праздничным столом, Вера завела разговор о собаках.

— Взрослые и дети, — пропела она, — не забывайте, что в доме есть собаки. Гусиных костей они не едят. Оставьте нам, пожалуйста, немножко вкусненького мяса.

— Вера, прекрати! — выговорила ей София. — Ты помешалась на своих пуделихах. Иногда я думаю, что твоей Дите повезло. Ты бы и ее раскормила.

— Дети, — ответила Вера, — отличаются от собак тем, что не слушаются. Иногда мне так хочется, чтобы хоть одна из моих собачек отказалась от манной каши!

Аарон прописывал пациентам диеты и моционы. Его советы стоили денег, но Юцера он мучил бесплатно.

— Правильно есть означает правильно жить, — сказал Аарон, глядя Юцеру в тарелку. — Тот, кто не ест, что попало, как попало и где попало, прилагает усилие к упорядочиванию природного хаоса Вселенной. Обратите внимание на то, что в стране, где едят менее прожаренную пищу, люди пьют больше вина и страдают невоздержанностью нрава. Вместе с тем, эти люди ближе к природе и едят больше сырых овощей и фруктов. Поэтому французские парки отличаются от английских, как католицизм от англиканства. Если бы вовремя обратили внимание на то, что Черчилль любит непрожаренные бифштексы, необъяснимые черты его характера стали бы совершенно понятными.

— Налагаешь ли ты запрет на французскую кухню, ввиду того, что французский стол стал причиной французского коллаборационизма? — ехидно спросил Юцер.

— Французская кухня, — ответил Аарон, — хороша только во всем своем объеме, ее нельзя употреблять частично. Только очень качественные овощи и фрукты не требуют термической обработки и только очень хорошее мясо можно есть полусырым. А поскольку продукты такого качества у нас не водятся, нам подходит английский стол.

Юцер был англофилом, но любил сочное мясо. По его просьбе София приготовила кровавый бифштекс с луком, который Юцер сейчас и поедал. Прочие гости ели гусятину и маринованный язык.

— Ты слишком всеяден, Юцер — не удержался доктор Меирович, — это не может не сказаться на твоем здоровье. Разве можно есть кровавый бифштекс на ночь глядя?

— Воспитание, как и французская кухня, хорошо только во всем его объеме. Его тоже нельзя употреблять частично. Говорила ли тебе твоя мама, что еда, находящаяся в чужой тарелке, выпадает из круга твоих интересов?

— Для врачей в этом пункте делается исключение, — пробормотал доктор Меирович.

Он не выносил Юцера. Доктору Меировичу хотелось хоть раз заставить этого выскочку заткнуться. Он хотел этого еще с довоенных времен.

София предложила гостям перейти на веранду, откуда можно было спуститься в сад. Адинка стала считать заказы на чай и кофе. «Чай на правой руке, кофе на левой», — шептала она, стараясь ничего не напутать. В открытую дверь веранды втекал аромат сирени. Внюхавшись, можно было различить в нем легкую примесь пионов.

Внезапно запах пионов усилился. В дверях веранды появилась Любовь с большим букетом в руках. Гости тревожно затихли.

— Ты должна была взять ножницы, — спокойно, но холодно сказала София. — И лучше было попросить у меня разрешения рвать цветы в саду.

— Это балеринки! — радостно объявила Любовь. — Совсем как там.

Любовь показала пальцем на акварель с изображением балерины, в розовой пачке. — Они красивые, как… ты и мама.

София рассмеялась.

Мали вскочила и взяла дочь за руку. Она явно собралась дать ей урок приличного поведения.

— Оставь, — попросил Юцер. — «Они красивые, как мама». За это не наказывают.

Любовь погрузила лицо в букет, понянчила его в объятиях, как куклу, потом велела Софии принести вазу.

— Я подержу цветы, пока ты будешь наливать воду.

— Детей надо воспитывать, пока они маленькие, — назидательно сказал доктор Меирович.

Гости его не поддержали. Что-то изменилось в атмосфере комнаты. Запах чая стал надрывно томным, все вокруг показалось более изысканным и воздушным. Голоса начали звучать на полтона выше, чем обычно, и жесты участников церемонии стали вычурными.

София села к фортепьяно. Она редко делала это вообще, тем более — при гостях. Звуки запутались в тяжелых деревянных балках, пересекавших потолок. Руки Софии запутались в клавишах.

— Я так давно не играла, — сказала София извиняющимся тоном. — Я все забыла. Сама не знаю, что это мне пришло в голову сейчас…

Пожилая дама в плохо перешитой блузке подошла к Софии и попросила разрешения сесть за инструмент.

— Тот, кто действительно умеет играть, ничего не забывает, — тихо, но отчетливо сказал доктор Меирович.

Мали опустила палец в бокал с вином, потом незаметно брызнула им в сторону доктора. Меирович поперхнулся, закашлялся, покраснел и выбежал из комнаты.

— Тот, кто умел себя вести, никогда не забывает, как это делается, — достаточно громко произнес ему вслед Юцер.

А женщина за роялем продолжала играть, не обращая внимания на то, что происходит в комнате. Она играла прекрасно. Ей бурно хлопали.

— Мне сказали, что вы работаете в больнице, а вы, оказывается, пианистка, — обратилась к ней Мали.

— И то, и другое верно, — ответила женщина густым хриплым голосом. — Давайте познакомимся. Вы мне симпатичны. Меня зовут Сарра.

— Вы не из этих мест?

— Из этих, но я училась в Венской консерватории. А потом осталась там преподавать.

— Вы вернулись до войны?

— После, — хрипло ответила Сарра и закашлялась. — Это длинная история. Я пошла из Вены домой пешком, когда все это началось. Сегодня в это трудно поверить. Дошла, как видите. По дороге попала к партизанам. Стала медсестрой. Но стреляла я с большим удовольствием, чем лечила. Я хорошо стреляю. Стрельба — это тоже вопрос музыкального слуха. А тут Герц послал меня в медицинский институт. Меня приняли сразу на третий курс, и сейчас я доктор. Не Бог весть какой, но доктор.