Вадим Фадин - Хор мальчиков

«У меня оно всё равно — своё», — напомнила она себе. От привычки к одиночеству ей казалось, что в другом, освоенном остальным человечеством веке она уже не будет собою — и не выживет.

— И без того на земле идут разные годы: иудейские и… светские, — заметил Марк.

— Вот-вот: прибавится ещё и ваш собственный календарь — хотя это никого и не ошеломит. Кстати, что за публика здесь — много ль наших?

— Я мало с кем общаюсь, — уклонился он. — Что можно сказать?.. Наверно, наших много: тут выходит газета на русском языке, даже с литературным приложением… Кто-то же её читает… Есть, я слышал, русские художники, целая группа. Вот уж кого не должен смущать языковый барьер. А о других, пожалуй, и сказать нечего, я ведь, повторяю, мало с кем общаюсь.

— Ирма это поправит. Переедет и поправит.

Марк, показалось, не только сомневался в успехе переезда, но едва не сказал это вслух, уже открыл рот и, спохватившись, попытался то ли резко оборвать, то ли перебить самого себя какой-нибудь неожиданной репликой, да, не успев выбрать, ответил путаным бормотанием, в котором обе женщины разобрали только первые слова — о том, что лучше не развращать себя пустыми мечтами и надеждами, а жить как живётся.

Мария удивлённо уставилась на него:

— Да ведь, как я понимаю, дело уже решено и движется по каким только можно инстанциям. Тут не принято скакать через ступеньку, и вам нечего волноваться, просто наберитесь терпения. Вы — законная семья, и вопросов не будет.

— Даже я знаю, — поддержала Ирма, — как часто женятся понарошку, лишь бы вырваться из Союза.

— Фиктивный брак изобрели не вчера, — пренебрежительно заметил Марк. — Это чужой случай — то, о чём вы обе говорите. Многие расписывались — лишь бы вырваться, и у них обязательно что-нибудь оказывалось нечестно. А мы с Ирмой поженились так давно, что и забыли когда…

— Вот у кого девичья память! Мы отмечаем каждую годовщину.

— …и сегодня это мало кого интересует, потому что мы всё равно уже и уехали, и приехали, и будем жить. Вопрос — как и где. Куда уезжать — было почти безразлично, мы дома не слишком разбирались, главное было — попасть за бугор, а стоило в самом деле попасть — и каждый начал привередничать и сравнивать один сладкий пирог с другим.

— Что, вам и здесь не по душе? — испуганно спросила Мария.

— Не мне — Ирме. Она ждала чего-то другого. Вдобавок нам не так просто договориться: наши варианты просто-напросто исключают друг друга.

— Как у классика: «Запад есть Запад и Восток есть Восток, и вместе им не сойтись»? Англичане это понимали. Да понимают и сейчас, только не говорят вслух. А коли что-то единожды сказано, да не оспорено, то вот вам и закон, на который можно сослаться.

— Нам бы лучше помалкивать.

— А Ирма… она же в конце концов переберётся к вам?

— И потеряет пособие. Из-за работающего мужа.

«Ничего не скажешь, уважительная причина, — посмеялась про себя Мария. — А я-то сочла, будто он лишь потому не обезумел от счастья, встретив жену, что этим расстроилась какая-то любовная интрижка! Да, тогда ещё можно было бы надеяться на самые разные исходы: новые увлечения часто недолговечны. Как и дорожные романы, увы».

То, о чём она вспомнила, ещё не завершилось никак, и ей казалось, что и не могло завершиться, оттого что ближайшее будущее представлялось совсем книжно: она видела себя участницей неведомого спектакля, задержавшейся на сцене, когда все ушли и вот-вот должен погаснуть свет. В полной темноте бесполезно было угадывать предметы, хотя бы — пустые кресла партера, хотя бы их острые углы: темноте могла соответствовать одна кромешная пустота, столь бесспорная, что даже последнему оставшемуся на подмостках человеку (но это же была она, Мария!) оставалось ощутить не себя, заблудившегося без фонарика или свечи, а — свою бестелесность, своё отсутствие во мраке; она не видела бы вокруг — оттого и не существовала б; это походило на игру младенца в прятки: тот, кто невидим или кто сам не видит других, словно малышка, прикрывшая ладошкой глаза и уверенная, что так спряталась — вот и не существует в мире.

Мария уже не могла остановиться и погасить в воображении чёрную картинку, придуманная пустота могла наполнять и что-нибудь вовсе неведомое; во мраке легко было ошибиться, не распознав, например, корабельного трюма, не поняв, что только в плавании можно спастись, цепляясь внутри жестяной коробки друг за дружку и так сохраняя представление пусть и не о странах света, а хотя б о том, где теперь оказался верх, а где — низ.

— То, что вас беспокоит, — обратилась она к Марку, — это, как говорится, технические трудности, а они так или иначе преодолимы. Надо понять другое: нам посчастливилось попасть на борт ковчега, и мы вынуждены оставаться вместе, пока не причалим.

— То есть соблюдать правило «всякой твари по паре»? Но ведь заметьте — твари. А главное — не написано, не разбежались ли наши твари в разные стороны, едва ступив на сушу с её соблазнами.

Жена поняла его так:

— Тебя уже соблазнили…

— Ну знаете, — фыркнула Мария, — чтобы разбегаться, надо ещё узреть простор.

— Вы что же, одна здесь? — вдруг спросил Марк.

— Не совсем, — замялась она; в конце концов ей пришлось сочинить: — Одной тут побыть не дают… Ну ладно, вы ведь не о том спрашиваете. У меня так случилось, что я встретила здесь старого друга (Ирма с ним не знакома, он в отъезде), — и, знаете, ощущение было такое, будто я вернулась в Москву, будто и не оставляла старого дома. И будто стоит выйти на улицу, как навстречу попадётся ещё кто-то из своих.

— С нашими сородичами тут, наверно, случается много странного.

— Скорее, много сложного.

— Вы ведь не еврейка?

— Я же говорю, всё не так просто.

— Или всё — просто не так.

Мария подумала, что это никакая не шутка, и что в самом деле уже очень многое сделано не так, как стоило б, и ей пора наконец выбрать дорожку в сторону; наверно, считала она, если покинуть гэдээровские пределы, что-то пойдёт иначе, но как именно и отчего иначе, этого она пока не понимала, а верила, что там станут открываться и другие страны, и вспомнила, как Свешников мечтал увидеть Париж; чтобы это сбылось, ему следовало вернуться, и Мария была согласна поступать так, как он распорядится по приезде. Ждать осталось совсем немного: день она знала, сама же брала ему билет.

Потом у неё наконец могла начаться устроенная жизнь.

«Боже, — подумала она, — я не представляю, как мне готовиться».

— Пока вы размышляете, — сказал ей Марк, — глядишь, начнутся перемены и на востоке.

— Не так скоро, — возразила она. — Моисей, выводя свой народ из Египта, кружил по пустыне сорок лет, пока не умерли все, кто помнил рабство.

— Теперь живут дольше.