Ксения Кривошеина - Шум прошлого

Только что ему стукнуло тридцать пять, и он уже очень, очень много наработал.

Да, нужно признать, что за последние годы его небольшая мастерская до отказа забилась холстами. Они висели и стояли лицом к стене, а некоторые пришлось даже запихнуть на антресоли. Но как всё призрачно, эфемерно, ведь достаточно одной плохо загашенной сигареты, вспышке, искре, прорванной трубы, вандалу-бомжу, который вечно валяется на лестничной клетке и распивает со своими дружками литрюги, достаточно им вломиться сюда в это святое место и всё загадить… и всё, всё погибнет и ничего не останется. О его творчестве не узнают потомки, его картины не будут висеть в музеях, они никогда не будут напечатаны в альбомах; в тех прекрасных каталогах, которые издаются для больших персональных выставок и которые потом с таким вожделением показывает художники своим друзьям. Правда в остальное время эти книги залёживаются и пылятся на полках среди других и многие из тех кому они были подарены довольно быстро забывают о их существовании. Но это неважно, а важно, что после такого издания твои произведения уже войдут в историю и потомки… Ах, как бы хотелось заглянуть к ним на огонёк лет через сто! Да, он очень хочет оставить после себя след и он работает на века. Иначе, справедливый вопрос к Господу Богу: «Зачем же Ты наделил меня талантом?» Наверняка неслучайно, случайностей у Бога не бывает, а потому он должен оправдать Его доверие и он обязательно пробьется, о нём будут писать десятки критиков, снимать кино, о его творческом процессе будут устраиваться семинары, пойдут ретроспективные выставки… Его титанические усилия будут замечены славой и она придёт, прилетит на крыльях, она просто не сможет обойти таких трудяг стороной. Вот только где она шляется? По каким мансардам и подвалам её носит? На какого недостойного падает её прекрасный взор? Да ведь по закону подлости и падающего бутерброда ей под руку попадаются людишки и художнички бездарные, чаще всего пошляки и пьяницы, мало культурные, мало работающие, в задачах искусства ничего не смыслящие.

А он? Он даже не карьерист. Если бы хотел, то мог бы пойти по пути официального искусства, моды, рисовать скабрёзности или придумывать инсталляции из унитазов, но он не хочет идти «как все», он всё это мог бы проделать, но не хочет, потому что у него своя дорога, у него свой путь, а потому он сосредоточен только на себе, на анализе своих идей, на форме, пластике и духовности… Правда, однажды он слышал что слово «духовность» уже всем осточертело и настолько набило оскомину и что когда его произносят, хочется хвататься за пистолет.

Да, ему лет десять назад только что окончившему Академию Художеств даже повезло. По тем временам это была неслыханная удача! Один богатый иностранец купил несколько его картин. Неважно, что он заплатил жалкие гроши, это потом ему стало понятно, когда он приехал в Париж, но тогда эта покупка его вдохновила, она изменила его жизнь настолько, что многие из его сокурсников стали ему завидовать. Через пару лет этот иностранец, который оказался галерейщиком решил устроить выставку русских художников в Париже, и конечно во главе группы стоял Костя.

И вот он в этом городе, и вот он на выставке, и перед ним стена, на которой висят пять его картин, остальные стены завешаны сборной солянкой, так, что-то вроде русского авангарда брежневских времён. Он тогда подумал, что судьба приведшая его в Париж, свершилась, и теперь ей будет трудно пятиться или стоять на месте. Здесь, в городе мирового искусства, начинается его слава!

Но выставка прошла, никто не купил его работ, хотя цены были доступные, а купили у других, тех, кого нужно не в галереях показывать, а на Монмартре туристам сбывать. Он видел, как странные людишки приходили в галерею, в закуточке пили и жрали, а этот, так называемый, галерейщик, который оказался простым барыгой и на самом деле торговал с Тунисом водопроводными кранами, так вот, он видел, как он эти сделки устраивал. Гадость одна. Но «наши» вахлаки-художнички были довольны.

В прессе он не видел ни строчки о их выставке и за неделю в Париже он понял, что их здорово надули, потому как галерея сама по себе не существовала, а этот ловкач просто снял помещение, да ещё в хамском районе, куда обычно приличная публика не суётся. В конце концов, несмотря на осадок от этой выставки, по возвращению в Питер пошёл слух, что Костя стал знаменитым.

Он много работал и если продавал, то только дорого (потому как парижская история его научила уму разуму) и у него выработался свой стиль. Всё скользило как по маслу и более того, он никак не подозревал, что его ждут впереди не только муки творчества, но и ещё большее испытание — встреча с Музой.

Как всякая творческая личность, он переживал тяжёлые периоды. Уж не в первый раз случалось Косте заходить в тупик, хотя, по рассказам знаменитых художников, все они проходили через подобные периоды. Он даже вычитал где-то, что это состояние похоже на приближение некоего приступа отупения, бесчувственности, а у него самого это выражалось в ненависти к кистям, краскам, бумаге, к самому себе… Но эта ненависть никогда не переходила через край, до того, чтобы крошить и жечь свои картины. Пока ему везло и как-то так получалось, что всякий раз то ли обстоятельства, то ли некая мелочь, давали толчок вдохновению и оп! он из тупичка выходил.

Так вот, эта муза — она же Муза-медуза — подстерегла его неожиданно и, конечно, депрессия, в которую он тогда нырнул, во многом была по её вине.

Если вспомнить календарно, то Костя к моменту роковой встречи пребывал в состоянии созерцательной философии, углубления и развития своих идей, он скромно украшал свою жизнь малыми развлечениями, и она ему была благодарна за необыкновенную ясность перспектив и поставленных задач, у него всё было тип-топ и, как теперь говорят, «в шоколаде», и лишь невольное расслабление, а может и от уверенности в свой стоицизм, привело к тому, что он в эту жеманную рыжую девку незаметно для себя влюбился. Он, который никогда никого не любил, кроме своего искусства, позволил ей как воровке влезть в его душу, завладеть его сердцем, дотронуться до сокровенных чувствительнейших нервов творца и допустить её женское присутствие рядом. И всё, всё в один раз, в какие-то недели оказалось таким незначительным, по сравнению с этой встречей.

Познакомились они как-то странно, в мастерской одного уже пожилого довольно мрачного художника, любителя охоты на уток. В тот вечер он устраивал пир, но перед тем как всю подстреленную дичь приготовить, он её показывал гостям. Костю чуть не стошнило от вида крови и потом он весь вечер не мог притронуться к этому варёному мясу. Муза оказалась племянницей охотника и помогала ему ощипывать птиц. Уже в первый момент, когда он увидел её огненные волосы, перехваченные красной лентой, и зелёные узкие совершенно кошачьи глаза, он подумал, что она могла бы быть моделью Модильяни. В её фигуре, маленькой и плотненькой, было какое-то несоответствие с этой охапкой рыжих вьющихся волос, тонкой белорозовой шеей, одета она была в очень широкий, длинный балахон, какого-то неопределённого цвета, а потому распознать очертания её фигуры было невозможно. За этим скрывалась некая привлекательная тайна, и только за полночь, когда он провожал её до дома и она совершенно бесстыдно первая поцеловала его, он почувствовал всю змеиную юркость её маленького тела. Их прощание затянулось, и, под какое-то сонное движение кленовых листьев и сладких слепых поцелуев, она прошептала ему «я буду твоей музой».