Марина Эшли - Удивительные истории о бабушках и дедушках [антология]

Завтра сюда прибудут очередные путешественники во времени — чтобы вкушать любимую еду, дышать чистым советским воздухом и проживать еще одну счастливую юность. «Потому как все может быть», — написал взъерошенный улыбающийся Боря в новой рабочей тетради.

Егоровна внаклонку полола клубнику. Конечно, жарко, спина болит, голова гудит — а что делать? Клубника сама себя не прополет, а если не полоть — ягод толком не принесет, а скоро правнуки приедут, как без ягод? Без ягод нельзя. Егоровна с трудом разогнулась, размяла спину, вытерла тыльной стороной ладони едкий пот и собралась было наклониться над грядкой снова, когда услышала:

— Здравствуйте, Таисья Егоровна!

Оглянулась — за забором маячил незнакомый мужчина. Интеллигентного вида, в очках, немолодой, одет по-городскому — в джинсы и белую рубашку.

«Менеджер, — догадалась Егоровна, — щас опять спутниковую тарелку какую-нибудь предлагать начнет. Развелось…»

— Здрасте, — прокричала Егоровна в сторону забора, не двигаясь, впрочем, с грядки.

— Вы извините, — не отставал мужчина, — что я вас от дел отрываю. Но мне бы с вами поговорить…

— Так вы говорите, — проорала Егоровна, повернувшись к визитеру спиной и наклонившись над грядкой.

«Не будет же он на задницу мою смотреть, — рассудила про себя Егоровна, — обидится и уйдет».

— Что, на всю улицу? — растерялся мужчина.

— А у меня секретов нету, — крикнула Егоровна. Мужчина замялся и замолк. Егоровна торжествующе хмыкнула и прицелилась к нагло проклюнувшемуся прямо рядом с клубничным кустом сорняку, когда в спину ей раздалось:

— Я ваш брат, Таисья Егоровна.

Егоровна резко разогнулась, обернулась и прищурилась, пытаясь разглядеть наглеца получше. Видно было плохо, мешали замельтешившие в глазах от резкого движения мошки. Егоровна медленно пошла к забору.

— Чего сказал? — навалилась Егоровна грудью на забор. — Кто ты?

— Б-брат ваш, — промямлил незнакомец и вдруг засуетился, полез в нагрудный карман, выудил трясущимися пальцами какую-то книжицу, уронил ее на землю, наклонился поднять, демонстрируя Егоровне обширную блестящую лысину.

«А ведь в годах, — почему-то отметила Егоровна, — сперва думала — сорок, а нет, все шестьдесят будет». — В-вот, — слегка заикаясь, продолжил незнакомец, протягивая Егоровне книжечку, — паспорт, можете убедиться. Зовут меня Вадим Егорович. Я ваш брат. Егоровна раскрыла паспорт, близоруко щурясь, прочла фамилию, имя и отчество, придирчиво сверила фотографию в паспорте со стоящим за забором оригиналом, зачем-то полистала паспорт дальше, до графы «семейное положение» с одним штампом. Закрыла паспорт и протянула его владельцу.

— Ну и что, что «Егорович»? Имя частое. Что мне теперь, все Егоровичи — братья?

— Там карточка в конце, посмотрите, — тихо подсказал Вадим.

Егоровна снова открыла паспорт. И правда, на последней странице лежала старая пожелтевшая фотография. Отец. Улыбающийся, красивый, хоть и немолодой уже. На обороте наискось химическим карандашом размашистым отцовским почерком было написано «Дорогой Танюше на память о д. о. „Красное“. С любовью, твой Егор».

— Танюша — это мама моя, — пояснил Вадим Егорович.

— Так я уж поняла, — вздохнула Егоровна и вернула фотографию, — а приехал ты зачем? Сказать, что отец тот еще ходок был? Так я и без тебя знаю.

— Познакомиться, — виновато признался Вадим Егорович, — все ж таки мы родственники. Мне, знаете, шестьдесят недавно исполнилось…

«Гляди-ка, угадала!» — почему-то обрадовалась про себя Егоровна.

— Вот вышел на пенсию, — продолжал Вадим Егорович, — и подумал — надо уже в конце концов с сестрой познакомиться. Ну, мало ли… Возраст все-таки. Может, помочь чем…

— У меня помощников и так хватает, — отмахнулась Егоровна, — без тебя. Помощник. Ты и топора-то небось в руках держать не умеешь.

— Не особенно, — неловко улыбнулся Вадим Егорович, — я, знаете, бухгалтером всю жизнь.

— Во-во, оно и видно, — хмыкнула Егоровна.

— Но кое в чем я все-таки, — многообещающе блеснул очками Вадим Егорович.

— Ну да, — протянула Егоровна, то ли согласно, то ли недоверчиво.

— Может быть, присядем, — неловко предложил Вадим Егорович, — я тут торт привез, вон в машине, вино сухое…

— В дом не пущу, — отрезала Егоровна.

«Конечно, не бандит он, — подумала про себя, — а вот проходимец — может быть. Да и Светка если узнает, что я кого чужого в дом пустила — ведь пополам перепилит! Как заверещит: „Мама! Ты с ума сошла“!»

— Да, конечно, я понимаю. Я не настаиваю, — виновато зачастил Вадим, — я вам чужой и вы меня — в первый раз… Впрочем, да. Вы меня извините, Таисья Егоровна. Я, пожалуй, пойду.

Егоровна какое-то время смотрела на удаляющуюся ссутуленную спину в белой рубашке, а потом неожиданно — и чего черт дернул — крикнула:

— Эй, Вадим Егорович, а ты женатый?

Ну конечно, женатый! Сама ж в паспорте видела. Но сработало. Вадим остановился, обернулся — не полностью, а так, слегка — и крикнул через плечо:

— Да.

— А дети есть?

— Есть. Дочке тридцать лет. Замужем уже. Внуку три годика.

— А жена с дочкой того… Не против, что ты ко мне приехал?

— А они не знают, — признался Вадим, — они у меня на юг уехали. К морю.

— Ну раз к морю, то к вечеру небось не вернутся. Заходи, что ли…

— Так вы ж сказали, не пустите…

— Я тебе про дом сказала. В дом не пущу. А на веранде — посидим.

— Вино нести?

— Вина не надо, — махнула рукой Егоровна, — а торт неси. Жалко, испортится же в машине!

…

— Так и жил, — подвел итог Вадим и отхлебнул остывший чай из красной в белый горошек чашки, — ничего, в общем. А на пенсию вышел — вообще хорошо стало. Пока работал, думал — чем на пенсии занимаются люди? Со скуки помирают? А вышел… Мать честная! Машина! Дача! Внук! Всегда при деле. — А то, — усмехнулась Егоровна. — Когда тут скучать? У меня вон какое хозяйство. И ведь все одна. Раньше с мужем, а как он умер… Сначала думала — не буду столько сажать, а потом жалко стало, земля все-таки. Вася столько сил в нее вложил. Тут ведь, считай, болото было. А Вася насыпал, выровнял, дом новый поставил. Ну, сам все видишь. Рукастый он у меня был, Вася-то. Вот только ушел рано. И до пенсии не дожил. Считай, тридцать лет его уже нет.

— Тридцать один, — внезапно поправил Егоровну Вадим.

— А ты-то откуда знаешь? — опешила Егоровна. — Я ведь не в первый раз сюда приезжаю, — виновато объяснил Вадим, — в первый раз приехал тридцать один год назад. У меня тогда мама умерла. И перед смертью она мне про отца и рассказала. Я ж рос, про отца ничего не знал. Нет и нет, дело житейское. Спрашивал, конечно, а мать ни в какую. Ты, мол, мой сын и больше ничей. А когда она помирать собралась, она мне все и выложила. Карточку отдала, адрес назвала. Точный она не знала — только поселок.