Клаудио Магрис - Дунай

Начиная с «Песни о Нибелунгах», Рейн и Дунай соперничают друг с другом, бросают друг другу вызов. Рейн — это Зигфрид, германская добродетель и чистота, преданность Нибелунгов, рыцарский героизм и бесстрашная любовь немецкой души к фатуму. Дунай — это Паннония, царство Аттилы, восточное, азиатское изобилие, которое в заключении «Песни о Нибелунгах» берет верх над германской доблестью; когда бургундцы пересекают царство Аттилы, направляясь к коварному гуннскому двору, их судьба — немецкая судьба — уже предрешена.

Дунай зачастую окутывал символический анти- немецкий ореол, на его берегах встречались, сталкивались, смешивались разные народы, это не Рейн, мифический хранитель чистоты расы. Дунай — река Вены, Братиславы, Будапешта, Белграда, Дакии, пояс, что пересекает и опоясывает, подобно опоясывавшему греческий мир Океану, габсбургскую Австрию, миф и идеология которой стали символом многообразного, наднационального койне, империи, правитель которой обращался «к свои народам» и гимн которой пели на одиннадцати разных языках. Дунай — это немецко-мадьярско-славянско-романско-еврейская Миттель-Европа, полемически противопоставленная Германской империи, «стоящая за нациями» ойкумена, воспетая в Праге Иоганнесом Урцидилем, мир, что виднеется «за нациями».

Со своей стороны, версия «Дунай-Аах» воспринимается как символ общегерманской идеологии, gesamtdeutsch, видевшей в многонациональной габсбургской монархии ответвление тевтонской цивилизации, ухищрение или орудие Разума, предназначенное для культурной германизации Центрально-Восточной Европы, — например, этого мнения придерживался выдающийся австрийский историк Генрих фон Шрбик, превозносивший Евгения Савойского, недолюбливавший Фридриха II и все прусское и примкнувший в итоге к национал-социалистам.

«Стоящая за нациями» Миттель-Европа, которую в наши дни идеализируют как гармоничное слияние разных народов, была реальностью габсбургской империи, ее заката, толерантным сосуществованием, ее конец по понятным причинам вызывал сожаление — в том числе по контрасту с пришедшим ей на смену тоталитарным варварством, которое между двумя мировыми войнами утвердилось на пространстве Дуная. И все же миттельевропейская миссия Габсбургов была идеологией поражения, рожденной разочарованием, которое вызывала австрийская политика в Германии. Войны между Марией Терезией и Фридрихом II разрушили то, что в вышедшей в 1942 году книге Генрих фон Шрбик назвал «Deutsche Einheit», немецким единством; разделение Австрии и Германии усиливалось в последующие эпохи — от Наполеоновских войн до Австро-прусской войны 1866 года, свидетелей упадка Габсбургов и утраты ими лидирующего положения в Германии. Не сумев добиться объединения всех немцев (возглавила этот процесс Пруссия), габсбургская Австрия попыталась найти для себя новую миссию и новую идентичность, став наднациональной империей, горнилом, где переплавляются народы и культуры.

Габсбургский миф, противопоставляющий Дунай Рейну, коренится в этом историческом разрыве, и чем острее разрыв, тем быстрее формируется миф. Накануне окончания Первой мировой войны Гофмансталь воспевал «австрийца», подчеркивал свойственную ему как приверженному традиции человеку самоиронию и скептическое отношение к истории и противопоставлял его молящемуся на государство «пруссу», последователю диалектической и донельзя фанатичной мысли. В 1920-1930-е годы кризис идентичности новорожденной, маленькой Австрийской республики, потерявшей империю сироты, еще сильнее подталкивал теоретические рассуждения о категории «австрийскости», о «человеке австрийском», якобы существовавшем извечно и вовсе не похожем на немца.

Австрофашизм, пытавшийся противопоставить себя нацизму, несмотря на глубочайшие противоречия, развил эту традицию. Отказ идентифицировать себя с немецким элементом вынудил австрийцев постоянно задаваться вопросом о собственной идентичности; в итоге было объявлено, что австрийской нации вовсе не существует (столетием раньше об этом говорил барон Андриан-Вербург), напряженные размышления вылились в бесконечное самоочернение — обнаружилось, что определить «австрийскость» невозможно, и эта неопределенная, аномальная сущность австрийской нации даже стала предметом гордости.

Дунай будет уводить нас все дальше от Рейна или предназначение Дуная — быть эмиссаром германских вод на Востоке? Различные политические миттельевропейские проекты в различные эпохи колеблются между планами многонациональных конфедераций (подобно плану Франца или Поповичи) и программами установления немецкой гегемонии (как проекты Наумана). Литераторы обычно видят только «стоящий за нациями» Дунай, историки не могут не считаться с немецким характером дунайской Австрии, с золотом Рейна, нередко сверкающим в водах голубого Дуная.

Широкие политико-историографические дебаты об Австрии во многом упираются в роль немецкого элемента, в его связь с прочими живущими в империи нациями, в то, насколько близки и/или далеки «немцы» и «австрийцы». Австро-немецкая перспектива означает не только германский национализм; в определенные исторические эпохи (например, после катастрофы 1918 года, когда демократы и социалисты мечтали о единстве с Германией) она означала идентификацию с цивилизацией, которая воспринималась как главный носитель прогресса, как во времена Иосифа II и либерализма XIX века. Аншлюс 1938 года стал трагическим, карикатурно извращенным воплощением подобного симбиоза между немецким лидерством и прогрессивными настроениями.

Оспариваемая связь между Миттель-Европой и германством нередко становилась драматическим мотивом, который, говоря о Генрихе фон Шрбике, подчеркивает Ардуино Аньелли. Фон Шрбик видел в габсбургской монархии синтез универсальной идеи, имперской идеи и миттельевропейской идеи, причем этот синтез, по мнению фон Шрбика, усиливал немецкий универсализм, многовековую историческую миссию германского народа на пространстве Дуная и осознание этой миссии. Фон Шрбик противился идеалу kleindeutsch, малой Германии, то есть идентификации германского и прусского, а также идеалу grossdeutsch, великой Германии, связанному с венской традицией; он противился всякой «австрийскости» во имя общегерманской перспективы. В этой перспективе австрийская идея (и «Миттель-Европа», которой фон Шрбик посвятил знаменитую статью 1937 года) кажется «по сути, немецкой идеей»; Австрия — «часть немецкой души, немецкой славы и немецкой ответственности»; миссия габсбургской империи в том, чтобы утвердить высшую германскую идею в Центральной и Восточной Европе, создать на ее пространстве универсалистскую цивилизацию, то есть священную-римскую-имперскую-германскую цивилизацию.