Андрей Битов - Жизнь в ветреную погоду [Сборник]

— Тетя, это Монахов, — сказала Наташа, пристраивая корзину.

Тетя отклонилась назад, близоруко щурясь в темноту прихожей, приветливо кивая, будто ей дым лез в глаза, мол, извините, мокрые руки, ничего не видя… Монахов расшаркивался в темноте с учтивым замешательством.

— Пошли, пошли. Ты с дороги. Тебе надо принять душ… — громко, для тети, говорила она и влекла его дальше по столь же темному коридору. — Не обращай внимания. — И Монахов последовал за ней, галантно перед тетей пританцовывая, будто еще кто-то был между ними, какое-нибудь небольшое животное, чтобы не наступить… «Что она ей наплела?» — кисло думал Монахов. Эта в секунду образованная в коридоре семья, состоящая из него и тети, его не устраивала. Предчувствия, не обманувшие таки его, подступили вплотную. Тоска о собственном, исчезающем обмане охватило его. «Сейчас я ее решительно расспрошу, зачем она подстроила этот звонок Исмаилову. И тогда…» Но спросить ему так и не удалось.

Комнату он тоже не узнал. В ней, такой было пустой, поместилось нелепое количество новых предметов: столовский столик, отороченный алюминиевой полосой, к нему в гарнитур такой же стул; деревянный ангелок, головка, антиквариат, подлинник с отколотым носом, с крылышками за ушами, висел на свежем гвозде; большая иностранная фотография — голая белая девушка рядом с гигантским, белым же, изоляционным роликом; большая шкура неведомого Монахову животного на полу, а на шкуре, обняв замызганные коленки, — глубоко небритый, всклокоченный человек, сверстник Монахова, уж не Ленечка…

Монахов растерялся.

— Какой ты смешной, Монахов! — восхитилась Наташа. — Что с тобой? Это же Зябликов, ты его уже видел.

Монахов попер к нему с протянутой рукой.

Сделав чисто формальное движение приподняться, Зябликов подал крошечную немытую ручку.

— Монахов, — сказал Монахов.

Зябликов, однако, не сказал «Зябликов», а лишь внимательно взглянул. Взгляд этот несколько смутил Монахова, хотя и не содержал в себе ни недовольства, ни вызова — будто Монахов стал виден насквозь. Это, ничем пока не подтвержденное, впечатление ума Зябликова вызвало в Монахове смешанное чувство почтения и неприязни.

— А ты обставилась… — сказал Монахов, чтобы сказать.

— А это, — смеясь, показала Наталья на стол, — они с Ленечкой вчера из кафе, что на углу, приперли…

— Как? — не понял Монахов.

— Так, взяли за углы и понесли.

Зябликов будто и сам с интересом слушал.

— А этот… ангел, — ткнул тогда Монахов в ангелочка. — Ведь настоящий? — настороженный за свое знание искусства, спросил он.

— Это не ангел, а херувим, — гордо сказала Наталья. «Какая разница?» — раздраженно подумал Монахов. — Ленечка не настоящего бы не подарил… — Монахов молчал. — А это шкура Зябликова.

— Не моя, конечно, а яка, — сказал Зябликов. И эта шутка, не стоившая того впечатления ума, которое он на Монахова произвел, была, значит, чистой любезностью. Монахов особенно готовно засмеялся: демократия Зябликова его покорила. Получалось, правда, что лишь один он без подарка. Он подумал было о корзине с фруктами, но тут же отверг подобное предположение, показавшееся ему слишком циничным, что ли. Он тогда чуть поудивлялся про себя, что и не подумал о подарке, убежденный, по-видимому, что он сам и есть подарок. Монахов усмехнулся. Зябликов раскрыл перед ним коробку каких-то удивительно длинных папирос.

— Я их сам набиваю, — сказал он.

Из ложного чувства Монахов готовно взял одну, сел рядом на шкуру и теперь крутил папиросу в пальцах, просыпая табак.

— А я бросил курить, — сказал он.

Зябликов без слов вынул папиросу из его пальцев, положил назад в коробку. Монахов растерянно улыбался.

Наташа вышла на кухню — Зябликов молчал, и Монахов молчал, последовательно удручаясь от мысли. Он словно только сейчас понял. Когда он вот так внутренне метался, из трех путей выбирая один, почему каждый из трех становился единственным? С чего бы это? С чего бы это — в том случае, если он решался на Наташу, то дальше с порога они входили на какую-то, как площадь широкую, постель, оставаясь всегда вдвоем, без помех, до тех пор, по-видимому, пока Монахову в очередной раз не станет пора? Вот этот вихрь с порога, как награда за решимость, это расчисленное пространство дня рождения вдвоем — одно и могло победить в выборе. То есть варианты выбора порывают с реальностью, пока выбор, умножаясь, пытается ее отразить… Эволюция варианта: побеждает тот, который умудрится прикинуться наиболее соблазнительным. А здесь — Зябликов, тетя, херувим… — все то, что было легче всего себе представить с самого начала. «Выбор искажает цель», — Монахов подержал эту мысль в своих, как держат в руках какую- нибудь законченную форму, деталь, неизвестной нам принадлежности и назначения — такая симпатичная вещица, а ни к чему — и отложил, забыл за неупотре- бимостью.

Наташа поманила его в коридор.

— Ты что же, Монахов… Дурачок, Монахов, — приговаривала она, обнимая его, как столб. — Ты зачем на Зябликова дуешься? Он-то при чем?

Монахов удивился этому предположению… Вот уж что угодно, но о сопернике он не думал. Именно, что он считал себя вне конкуренции… Даже мысль такая ему в голову прийти не могла.

— А что, и твой Ленечка будет? — сообразил он.

— Они уйдут, уйдут!.. — запальчиво говорила Наташа, обнимая и любя его все больше. — Не могла же я их не позвать… — умоляла она.

Монахов был удовлетворен оказанным предпочтением и поцеловал ее. Из темного коридора он вернулся к освещенному Зябликову, всем своим видом не компрометируя Наташу, то есть каким-то образом обозначая, что ничего у него там в коридоре с ней не было. Хотя как это можно обозначить?., и как что-нибудь могло в коридоре быть? Вот что странно, как допущение. Зябликов взглянул на него еще раз, опять производя впечатление ума. Тоже будто не сказав чего-то из того, что Монахов не показал.

— Ну так что, я схожу? — спросил Зябликов.

— Да нет, что вы!.. — стал отговаривать его Монахов, сладостно краснея. — У вас нет причины уходить, — неуверенно сказал он.

— Рубль у меня есть, — сказал Зябликов, снова взглянув.

— A-а… — Монахов был крайне смущен своей про- говорчивостью и стал с поспешной готовностью суетливо доставать пять, десять, все деньги. Зябликов секунду помедлил рукою и решительно взял только пять.

— Ну что ты, Монахов, делаешь? — говорила Наташа. — Зачем ты ему дал деньги? Вы же перепьетесь, не дотянете до вечера. Ты дурак, Монахов. Зябликов просто мой друг. Он не имеет ко мне отношения. Ну что ты, Монахов!., он же сейчас придет… Монахов… Тетя!

Она вырвалась.

Зябликов оказался и впрямь весьма забавным человеком. Монахов таких не встречал. Он был великий путешественник. Он проплыл сибирские реки от истоков до океана, перешел пустыни и тайгу, и все это, кажется, была правда. Он мог прожить полгода один в обществе комаров и сосновых иголок и тогда не пил не только потому, что нечего, но потому, что незачем. Остальную жизнь, включая себя, он знал, кажется, не хуже, чем лес, и презирал, по-видимому, настолько глубоко, что оставался спокоен и снисходителен. Глупость, конечно, его раздражала, потому что ее трудно не заметить, и когда ее мало, и когда ее много. В- общем, он сильно нравился Монахову, и Монахов старался ему понравиться и проявить ум, постоянно поскальзываясь на своих неточностях. Но это уже не Зябликов прикалывал его неудачные слова взглядом, а сам Монахов в ту же секунду ловил себя на них, выправляя и выруливая — вот благо соседства с умным человеком!.. Короче, они выпивали.