Владимир Богомолов - Особое задание [Повести и рассказы]

Впереди офицера оказался конник в черном пальто. Он немного отъехал от сгрудившихся всадников и, размахивая шапкой, начал громко призывать партизан сдаться. Ему никто не ответил. Переводчик вернулся к офицеру. После короткого совещания враги смелее двинулись вперед. Часть конников откололась от строя и пошла в обход кошар.

— Сынок, поближе к пулемету, — попросил Мишу Зиновий Афиногенович, придвигая его к себе.

— Мне так плохо видно, — сказал Миша, поднимая голову.

— А ты не очень высовывай башку. Она еще пригодится, — пошутил отец, пригибая его к земле.

— Зря он согнал меня со скирды, — недовольно проговорил Миша, вспомнив, как оттуда, сверху, хорошо было видно и дорогу, и пригорок, а тут, как мышь-полевка, выглядывай из норы.

— Значит, окружить нас захотели, — вслух подумал Романов-старший. — Думаете, нас кучка.

А враги все ближе и ближе. Несется по мерзлой земле звонкий перестук копыт, напоминающий Мише барабанную дробь. Солдаты все сильнее пришпоривают коней. Те, широко выбрасывая вперед ноги, вытягивают оскаленные морды. Вот уже слышны подбадривающие крики офицера.

Миша снова взглянул на отца. Его серое от бессонницы и бивачной жизни крупное лицо покрылось потом. Его сильные большие руки так сдавили рукоятки, что на суставах выступили белые пятна. «Ну что же нет команды», — с досадой подумал пионер, нервно направляя ленту, и в это время с мыска, от землянки, дружно прогремел короткий залп. Ему тотчас ответил другой, от скирд. Больше половины солдат попадало с седел. Ошалелые лошади, освободившиеся от седоков, рванулись врас-сыпную. Уцелевшие враги круто развернулись и на рысях начали уходить за спасительный бугор.

Зиновий Афиногенович нажал на спусковой крючок, и стрекот пулемета заглушил все ос-тальные звуки. Еще трое всадников остались иа земле. Кто-то кинулся к лошадям, но Ломакин почему-то не разрешил.

Пимен Андреевич, пригибаясь, побежал к скирде, где лежала группа Хорошунова, затем — к другой, где был Паршиков, а уж оттуда вернулся к землянке.

Прошло десять, двадцать минут. Вражеские солдаты не подавали признаков жизни.

— Ускакали за подмогой, — уверенно высказался Зиновий Афиногенович. — Слазил бы, Миша, поглядел, — попросил он.

Сын охотно выполнил его просьбу. Ловко перебирая руками холодный жесткий канат, он скоро очутился наверху. Отсюда открывался широкий простор для наблюдения. Конники стояли за бугром и, очевидно, думали, как им вести себя дальше. Эх, жалко, что Ломакин не дал ему свой бинокль! С каким удовольствием он поглядел бы на выражение их лиц.

На припорошенной снегом земле застыли убитые. Успокоенные тишиной лошади подходили к своим хозяевам, понуря голову, топтались подле. «И почему Ломакин не разрешил их собрать? — не понимал Миша. — Сели бы на них и ускакали. Его, например, ни один жокей не догонит. Да и другие. Ведь в партизану ской школе все обучались езде на верховых лошадях».

Миша снова с сожалением посмотрел на коней, бродивших по степи. Сосчитал — одиннадцать. Маловато. Если бы двадцать. Ага. Договорились о чем-то, мамалыжники. Растянулись цепочкой. Дураки. Неужели не поняли, что тут каждый бьет не хуже снайпера?! Недаром Алексей Михайлович Добросердов день и ночь гонял их на стрельбище. Из любого положения учил стрелять без промаха.

— Собираются идти, — крикнул Миша, больше всех обращаясь к отцу. — Вытянулись кишкой!

Партизаны снова притихли, сосредоточили все внимание на гребне бугра, ожидая появления врагов.

— Давай сюда! — позвал его Зиновий Афиногенович. После первой атаки он немножко отошел, успокоился. И ко второй уже готовился без того внутреннего страха. Страха не за себя, а за сына. Он думал, что конники на полном галопе ворвутся в их ряды. Он помнит до сих пор, как белоказачьи эскадроны лавой сбивали передние заслоны красных и, зловеще сверкая шашками, мяли и крушили все на своем пути. Но каратели оказались не такими отчаянными. Первый же залп расстроил их ряды, смял твердость духа, сбил, как баранов, в кучу. По густой массе стрелять всегда сподручнее. Теперь же всадники растянулись. Пулеметом много не наработаешь.

Поднявшись на бугор, каратели сразу пришпорили коней и с гиканьем и улюлюканьем понеслись на партизан. Они шли, широкой подковой охватывая кошары. В их дикий крик вплетались резкие и частые ружейные выстрелы. Хотя били они бесприцельно, но пули разъяренными шмелями проносились над головами, заставляя прижиматься еще плотнее к земле.

Метр за метром приближались враги. Вот уже можно без труда различить их озлобленные лица. И снова недалеко от кошар их встретил не густой, но дружный залп. И на этот раз партизаны били точно. Миша держал на прицеле того всадника в черном пальто, который выезжал вперед и требовал, чтобы партизаны сдались. Он и сейчас продолжает взывать к занявшим оборону. Миша не мог бы поручиться, что это его пуля сразила вражеского солдата, но именно после его выстрёла он судорожно вцепился в гриву лошади. Проехав шагов десять, всадник вывалился из седла. А конь, не сбавляя хода, бежал и бежал к спасительному бугру.

Снова в степи наступила гнетущая тишина. Хорошунов попросил Мишу в третий раз подняться на скирду и понаблюдать за карателями.

— Осторожнее, сынок, — напутствовал его отец. — Теперь они, должно, заприметили на-блюдателя.

Миша взобрался на вершину скирды, зарылся в прелую почерневшую солому и начал рассматривать окрестности. Спешившиеся солдаты сидели и стояли в лощине. Вели они себя не так, как прежде. Видно, партизаны здорово охладили их наступательный пыл. Они явно что-то выжидали. И когда на дороге показался новый отряд конников и Миша сообщил об этом партизанам, они поняли, что долгая передышка была обусловлена тем, что противник больше не рассчитывал на легкую победу. Вот почему он вызвал подкрепление. За строем кавалеристов шла легкая бричка, запряженная парой лошадей. С брички сняли два пулемета. Пригибаясь, пулеметчики вытащили их на гребень, установили, направили стволы в сторону кошар. И тут же открыли огонь. Трассирующие пули огненными пунктирами резали серый морозный воздух, кроша саманные стены овчарни и давно не ремонтированные крыши, свободно входя в трухлявый верхний слой соломы.

Под прикрытием пулеметов всадники в третий раз бросились на партизанский отряд. Но как только каратели замолчали, боясь поразить своих, заработал пулемет Романова. Он бил звонко и остервенело. Едва кавалеристы выкатились из лощины, огненная струя резанула воздух. Падали всадники, падали кони. Дикий вопль, ржание, выстрелы — все это смешалось в сущий ад. Но враги не удирали с прежней легкостью. Они тут же разворачивались и, подбадривая друг друга возгласами, рвались вперед… Так продолжалось с полчаса. Наконец фашисты поняли, что лобовые и фланговые атаки не принесут успеха. Обходить партизан с тыла не было смысла: они заняли круговую оборону, и в балке, которая упиралась в мысок с землянкой и колодцем, трудно было маневрировать в пешем строю, а уж о лошадях и говорить нечего. Оставалось последнее — вызвать батарею.