Игорь Свинаренко - Тайна исповеди

Удивительно, кстати, удобный предмет. Сколько я порастерял и позабывал непонятно где шляп и кепок, особенно по пьянке, когда с этими головными уборами цинично изменял берету, который мне в нежном возрасте навязывали, пробуждая во мне страшное негодование! Берет же сунешь, скомкав, в карман — и никуда он не денется. Еще он замечательно прикрывает от дождя, берет — это как бы валенок, облегченный его вариант в некотором роде. «Незаменимая вещь в дальних походах» — когда-то было в моде это выражение.

И вот — особенно при фуражке — я любил помечтать о том, как мы с ребятами будем бомбить немецкие города. Картинку даже не надо было придумывать, кругом было много вставленных в игровые киноленты кусков хроники с таким сюжетом. Внизу какие-то квадратики, не разберешь, чего там, а из брюха старинного неторопливого бомбардировщика высыпаются авиабомбы дивной красоты, они выпадают из люка — и несколько секунд как бы неподвижно лежат на боку, удерживая горизонтальное положение, — а потом ныряют дельфином и дальше уже со свистом своих мужественных стабилизаторов летят головой вниз, рыбкой, убивать немцев, осуществляя высшую замечательную справедливость. Это я, я должен был нажатием кнопки открывать бомболюк! То, что кадры из старой кинохроники были ч/б, со страшным зерном, добавляло им красоты и жути. В этой моей картинке усматривалась некоторая неувязка: война-то кончилась, и давно, еще до моего рождения, так что — какие ж теперь бомбы. Да ну, ерунда, думал я, всё как-нибудь уладится, найдется повод, щастье будет, оно само придумает, как ему осуществиться! И этого хотят, конечно же, все люди доброй воли. Как иначе?

Однажды мы с пивным дедом, материным отчимом, смотрели передачу про Восточную Германию, и там мелькал типа Ульбрихт или кто, не очень нам интересный. Ну да пускай, че-то мельтешит и ладно, всё развлечение какое-то.

— О, фашист какой! — сказал мимоходом дед, прихлебывая суп из ложки. Он завис низко над тарелкой, словно штурмовик на бреющем.

— Так он же не фашист вроде, а хороший немец. Вон, говорят же, что он коммунист, наш человек, а?

— Какой там наш… Все они там фашисты, уж ты мне поверь.

Кому ж было верить, как не ему. Он воевал и уж немцев повидааал.

Как бы то ни было, те слова я запомнил. Замечательно запомнил. Детская память — роскошная, в ней было тогда много свободных гигабайт.

Тогда как раз начинались загранпоездки. Вольный туризм! Люди рвались во внешний мир, хотели одним глазком посмотреть на богатый сияющий рай, где всё-всё импортное. Как-то во дворе за доминошным столом сосед рассказывал, каких ему усилий стоила турпоездка в Венгрию. Все качали головами и цокали языками, от чувств. Только дед не впечатлился.

— Да меня в Европу никаким калачом не заманишь! — отвечал он без восхищения в голосе.

— Это ты так говоришь, потому сам там никогда не был и не поедешь!

— Да был я. И скажу: ничего там хорошего нету.

— Когда это ты был?

— В 45-м. Еле оттуда ноги унес… Ну ее, эту Европу!

Этот мой дед-2 — если считать тех, кто добрался до меня живым, вынеся сталинградского героя за скобки, — старый солдат, устроил мне школу молодого бойца, совсем молодого. Конечно, мне хотелось воевать, убивать, кого положено, сеять смерть и разрушение, только этого, увы, не было, — но хоть к дракам мой дорогой старик меня приобщил. Ну не с немцами, а со своими, но это лучше, чем ничего.

Я смутно припоминаю свою, кажется, первую драку. Место действия — детсад. Мишка Кротов бил меня, а я смотрел на него с огромным удивлением. Как, разве он не знает, что драться нехорошо? Что надо договариваться? Неужели он не хочет быть хорошим мальчиком — вот как, например, я? Гм, довольно глупо с его стороны упускать такую прекрасную возможность самосовершенствования…

Домой из детсада я пришел со следами побоев, хоть щас к судмедэксперту.

— Какой ужас! Бедный ребенок! Что такое?

— Да вот там один в нашей группе не хочет быть хорошим мальчиком. Ему не сказали, что надо договариваться, всё на словах решать.

— Ты лучше его обходи стороной. Держись от него подальше. Не связывайся, — объясняла мне женская родня, немало лет прожившая при рябом упыре и понимавшая, что лучше не высовываться и не изображать из себя героя.

Папаша мой был, как всегда, на работе, так что его мнение не было до меня доведено по уважительной причине.

Ну, дальше сморкание, утирание соплей, умывание, зеленка, ну, всё в таком духе. Потом из пивной вернулся дед — расслабленный, замедленный, весьма довольный жизнью. Он принес мне дорогой мужественный гостинец — пару баранок, инкрустированных как бы бриллиантами — кристаллами соли… В тот раз дед сходил в наше любимое заведение — «Струмок» — в одиночестве и без меня вкусил радости вольной мужской жизни, предался замечательному изысканному пороку. Я не сомневался, что, когда вырасту, то тоже непременно…

Старик быстро выяснил, что к чему, и срочно повел меня гулять, внепланово.

— А нам же задали «Солнечный круг, небо вокруг», надо рисовать.

— Да плюнь ты на эти глупости.

Разговор шел на улице, и в него не могли встрять женщины. Это ж всё была натуральная крамола — то, что внушал мне старик.

— Подойдет к тебе завтра этот — как его? — Мишка, и ты сразу…

— А если не подойдет?

— Тогда ты сам его отзови в сторонку. И как только вы встанете друг против друга, так ты сразу бей его по яй… Нет, лучше для начала в нос. Ну так, лбом. Только надо поближе подойти.

— Лбом? Мне же больно будет.

— Не будет. Там кость. А вот ему — будет очень больно. И кровища хлынет. Запомнит твой Мишка ваш разговор. Но! Никому ни слова про это! А то навешают на меня собак разных. С бабами лаяться мне неохота. Скажут, что дедушка тебя плохому учит.

— Так ты же и правда учишь плохому.

— Не слушай ты их. Дурачок. Я тебя учу как раз хорошему. Жизнь, она так устроена, как я говорю, а не как бабы врут. Им-то что, сидят дома, подметают, пирожки лепят. Бабам — им не надо драться с пацанами. В отличие от тебя.

— А если спросят: «Кто научил?» Что отвечать?

— Никто не научил. Это ты просто разозлился и ударил не подумавши. Вспышка гнева. Ты борешься с несправедливостью.

— А где ж тут несправедливость, в чем?

— Как в чем? Тебя бьют, а ты — нет. Это несправедливо!

— Странно… А почему папа меня этому не научил?

— Откуда я знаю? Он умный, институт кончил, партийный. Что у них там в голове, у партийных? Я, честно сказать, не совсем понимаю. Странные они. Нету к ним доверия.

— А туда же лучших берут, в партию.

— Да чем же он лучше меня? Такой же мудак.

Я задумался. Отец — он отец, да. Но и дед же не чужой. К тому ж воевал! Бил фашистов. А после работал на паровозе кочегаром. Теперь ловит рыбу, вялит ее и привозит нам, и я выковыриваю из таранки икру роскошного темного янтаря. Это всё очень серьезные в жизни вещи.