Игорь Свинаренко - Тайна исповеди

Костяк отряда в Вецмигрависе — бывшие десантники и морпехи, ну и пограничники. Много было «афганцев», да хоть тот же Млынник, он еще и в комсомоле послужил. Бойцы хвастались, что без разговоров били на улицах пушеров и даже простых хулиганов. После, в путч, настал их звездный час: министр Пуго приказал рижскому ОМОНу восстановить у них там «совецкий правопорядок». Люди Млынника тогда заняли МВД, телеграф и разоружили батальон латышских ополченцев. Правительство Латвии спряталось в бомбоубежища. Пуго как честный человек к концу путча застрелился, не оставив рижскому ОМОНу указаний, не отдав последних распоряжений. Рига пообещала простить омоновцев и не вешать на них уголовку, если они уйдут из Латвии без боя. ОМОН согласился — и после путча таки улетел в Тюмень. Кого-то потом таки выдали Латвии. Остальные позже засветились в Приднестровье, Абхазии, Закавказье и даже на Балканах — у сербов. А после и у Белого дома осенью 93-го. Когда там всё кончилось, Млынник и его менты захватила три БТРа и, прорвав кольцо оцепления, «скрылись в неизвестном направлении».

Так вот в ту поездку в Латвию в 1991 году я сказал «своим»:

— Пора выпить водки.

А где взять, по тем временам? Мы купили у таксиста пару бутылок, тут же на капоте его «жигуля» нарезали колбасы, вмазали по чуть… Это была уходящая натура — водку брать у таксистов.

Так вот тогда в Риге я, пользуясь случаем, повидался с Ингой. И она рассказала мне про убийство. Впрочем, не все такое считают убийством. Не каждый согласится признать эмбрион полноправным полноценным человеком и гражданином. Да и не всех тех, кто прошел путь от сперматозоида до налогоплательщика, держат за людей! Эмбрион, эмбрион… Про который Инга мне не рассказала тогда. Скрыла. И вот я про это узнал задним числом. Когда было уже поздно и смыслов не найти.

Эмбрион, сотворенный по моему образу и подобию… Он был убит. В общем и в целом, мной. Если бы я тогда бросился на ней жениться, ну или хотя бы тащить ее за собой по жизни, всё было б иначе. Все были б живы…

Она таки не во всем врала, играя в свои какие-то лирические поэтические игры. Игры были настоящие, взрослые. Это всё была правда. Я понял, заподозрил, почувствовал это через много лет. После того. Как. Одной прекрасной теплой ночью. Я не мог заснуть до утра, метался по квартире, пил водку, голова раскалывалась. Я укладывался обратно на диван, пытаясь хоть подремать. Это было как-то жутко и мучительно. Утром, помню, я прочитал в газете, что в ту ночь как раз гуляли школьные выпускники. Я не придал этому значения сразу. А придал после, позже. Когда прикинул это всё к носу и понял, что мой выросший эмбрион, если б его не выкинули на помойку в том году, что мы с Ингой расстались, — вернее, я ссадил ее хладнокровно, ну а как еще, если ноль эмоций — успел бы вырасти и в том 90-каком-то году как раз бы кончил школу. И гулял бы по летним улицам, пьяный и счастливый. О, как это накрыло меня тогда. Я тогда не понимал, не мог понять, что происходит, но — вот ведь накрыло. Мистика, привет с того света, звонок из ада — что-то в этом роде, в таком духе, да…

Короче, это всё под вопросом. Под вопросами. Убийство человеческого эмбриона, убийство эсэсовца, убийство мудака в уличной драке — это таки настоящие убийства или мы на себя наговариваем? Я не осмелился даже спросить, мальчик это или девочка. Потому что мне было страшно. Узнавать подробности про убитого тобой — ну что ж это за некрофилия. Убил — и сиди тихо, не трави себя, а мертвым без разницы. Пусть они сами хоронят своих мертвых, как говорил Иосифыч.

Да, было страшно, люди от такого обычно прячутся, если не вешаются и не спиваются, — и я быстро перевел разговор с Ингой на другую тему. Хотел было предложить ей денег, но и на это не отважился. Мне казалось, что она засмеется и спросит:

— Это что, на тот аборт, задним числом? Проснулся, мля!

Я был уверен, что всё кончено, что эта моя навязчивая немецкая тема с убийствами — закрыта навсегда, и радовался уколам щастья оттого, что не угодил в дурдом на этой почве.

Щастливый мой покой тянулся до тех пор, пока ко мне не пришел один старый знакомый, которого я хорошо знал с нехорошей стороны, то есть вообще не думал о нем как о человеке, воспринимал его скорее как явление природы. Пришел он со словами:

— Нам интересен один мини-олигарх. Он — этнический немец. Уехал на историческую родину. Мы решили обратиться именно к тебе, потому что он тебе доверяет. И ты должен нам помочь. Мы дадим тебе парабеллум, — пошутил он глупо. И положил на стол некий сверток. Я взвесил его в руке: вполне себе ствол. Ну это как-то немного слишком. Я сорвал обертку и обнаружил под ней оленя, ну или если угодно импалу с «Волги». Это не могло быть ничем иным, как приветом от той давнишней роскошной Лены. Она-то тут при чем? Небось, при чем. При чем-то. Крутя никелированную фигурку в руках, я тянул время и на автомате стал думать о том, что будет, если я откажусь. Элоэ, Элоэ, лама самахвани…

Раз вы читаете этот мой текст, значит, дело плохо…

«Гитлер — говно, но это было прекрасное время!»

Да врешь ты всё! (нем.)