Игорь Свинаренко - Тайна исповеди

После недельного отдыха в таком вот духе я подумал: а не начать ли наконец учить немецкий? Но — с чего начинать? Метод я сперва применил такой: медленное чтение словаря. Нужные слова, думал я, должны запомниться сами — почему нет?

Однажды я лежал так на кровати и учился, перелистывая. И тут заходит немец из соседней комнаты — Дитер:

— Не поможешь ли ты перевести текст, совсем маленький?

— Давай!

Мы пошли к нему в комнату, сели за стол. Он первым делом достал четвертинку и налил мне: «Прозит!» Я жадно и с чувством махнул рюмку. Бухло в те годы было в Совке предметом роскоши, и, если где-то наливали на халяву, казалось, что коммунизм уже близок! И щастье — на подходе.

Дитер меж тем вслед за мерзавчиком достал словари и газету, вот же смешно, «Правда». Текст был, само собой, типа «о мерах по дальнейшему бу-бу-бу, вместе с тем и несмотря на». Я на ломаном своем невнятном немецком передавал суть, а Дитер, который ту свою водку не пил, торопливо записывал за мной эту казенную чушь. Не скрою, было приятно, что наш язык они знают еще хуже, чем мы — их.

Постепенно я начал там как-то обживаться. Привык к немецким сухоньким старушкам, которые любили танцевать в кабаках — сразу не понял, что они так знакомятся и заводят отношения, и поначалу наивно удивлялся бескорыстной тяге к хореографии… К югославам-строителям, здоровенным крепким ребятам, которые ужинали в тех танцзалах! К полякам, почти сплошь в почему-то желтых ботинках. «„Братья“-славяне» (кавычки тут оттого, что они при случае с удовольствием попрекали нас расстрелом в Катыни) были непременной и заметной частью городского пейзажа. Они кучковались в переходах, возле универмагов, в переулках. И приставали к прохожим на улице, как цыгане, по бизнесу:

— Купим золото и червонцы, поменяем восточные марки на западные, шесть к одному…

Вокруг поляков собирался народ и покупал американские сигареты, кожаны, брошки, цепочки, зажигалки. Это смахивало на black market, воспетый Marlene Dietrich. А поляки скупали у немцев джинсы, после продавали их в Москве, где на выручку брали золото — и везли его в Австрию, откуда возвращались на б/у «фольксвагенах».

Это поляки; ну а мы там какую жизнь вели?

Утром, в нечеловеческую рань, как на рыбалку, надо было в университет на урок немецкого. К семи, что ли, часам. Это еще что! На заводах смена начиналась и вовсе в шесть. Едешь сонный на трамвае… На любом — хоть 5-м, хоть 16-м. Из Lossnig, с окраины, из спального района — в центр, где торчит одиноким звериным клыком главный университетский корпус. Но сперва ж завтрак, голодное брюхо к ученью глухо. Универская столовая, которую немцы придумали называть латинским словом mensa (что, кажется, означает «стол»). Впрочем, не на пустом месте тут завелась латынь: университет в Лейпциге основали в дремучем 1409 году. А чем мы, в смысле наши предки, занимались в те годы?

Значит, заходишь в столовку, берешь поднос, толкаешь его по направляющим, вдоль прилавка. Сперва — еда, далее напитки: пиво бочковое, водка, бренди и красное. И всё это — ранним утром, и всё это — в универе… Чудеса.

С утра иные из нас не удерживались от кружки пива, далее от второй, и прочая, и прочая, и завтрак плавно перетекал в обед, с водкой, а до ужина уже рукой подать… Непременно за каким-нибудь липким от пролитого и высохшего пива столом обнаруживалась пара-тройка наших, уже с трудом подъемных, обсыпанных сигаретным пеплом; они громко обсуждали вечные темы, а также обличали немцев и Германию, ну, понятно за что.

В 22.00 заведение закрывалось, и совецких товарищей уважительно — всё ж таки старшие братья! — просили выйти вон.

Я в столовой в загул не уходил, но после занятий туда заглядывал, брал какой-нибудь гуляш, а к нему шесть рюмок бренди. Буфетчицы узнавали меня, улыбались. Как-то одна спрашивает:

— Ты сам-то кто будешь — русский или мадьяр?

— А что? — Совецкому человеку за границей очень шла бдительность, все ж понимали, что кругом стукачи.

— Да я тут уж семь лет стою на разливе и замечаю, что из всех народов, а тут полмира представлено, эти ваши два — самые не дураки выпить. Так ты конкретно из каких будешь?

И тут я, должен признаться, изменил родине.

— Мадьяр! — говорю. И для верности еще добавил, чтоб совсем замести следы, от греха подальше: — С экономического.

— А.

Но, конечно, заседал я не только в бедных столовках. Как состоятельный человек — такого опыта у меня прежде никогда не было! — я открывал ногой двери кабаков и засиживался в них, и роскошествовал. Но корил себя за лень и небрежение. До тех пор, пока внезапно мне не открылась — с похмелья — истина. Ведь я как проводил вечера? В разговорах на немецком, то бишь в изучении профильного предмета! Местные надоевшие друг другу алкоголики, опознав в тебе чужого, иностранца, из любопытства подсаживаются или тебя к себе за стол зовут, ну и слово за слово: кто, откуда, зачем и т. д. И дальше — о том, как они сами были или же не были в России, что о ней думают. Политика, промышленность, колхозы… Пустой пьяный треп вроде как. А на самом деле — это же были полновесные уроки разговорного немецкого. По пьянке начинаешь понимать мудреные высказывания и заумные слова, какие стрезва не по зубам. После стакана развязывается язык, начинаешь выдавать сложносочиненные и сложноподчиненные предложения, длинные, как у Льва Толстого, и запутанные грамматические конструкции, такие, что сам удивляешься. Позже я узнал научное этому объяснение: при снятии психологических тормозов пассивный лексический запас переходит в активный. Конечно, большую часть выученного в пивной — забываешь, как протрезвеешь, но что-то же остается. Например, память о легкости разговора на чужом языке. Вырабатывается привычка к победе! И крепнет иллюзия, что ты уже стал классным переводчиком…

После, к ночи, выходишь с пьяными немцами из Kneipe на пустую темную улицу… Начинается пьяное пение. Кто-то из них затягивает, ну а ты разве только припев подхватываешь. Нескладно, но весело. На красный свет, что примечательно, немцы дорогу не переходят, хотя на ночной улице пустынно, ни души. Даром что в пьяном виде, а какие законопослушные!

Пили восточные немцы немного, но зато при этом почти не закусывали. Вроде захмелели чуть, а уж изображают из себя последних забулдыг. Должно быть, всё это из экономии.

А еще же я не брезговал и «для нас важнейшим»! Каждый день тащился в «Капитоль». В большом зале там крутили соцстрановские нудные ленты, зато в малом — всё было «как в лучших домах Лондона и Парижа». Вплоть до «1900» Бертолуччи, «Кабаре» и «Пролетая над кукушкиным гнездом».

Отдельно надо сказать про «Улыбку великого соблазнителя» — так кино назвали в своем прокате немцы. В не-немецких землях оно крутилось как The Tempter. У нас его до сих пор не показали, если я ничего не пропустил. Режиссер там — знаменитый на весь Совецкий Союз Дамиано Дамиани! «Спрут» его шёл в Совке на ура, старики еще помнят. Там, в этом The Tempter, брат любил сестру, такая была интрига, одна из. Любил — в плохом смысле этого слова, нехорошо любил. Не по-братски, не как братские народы и соцстраны, а иначе — за пределами морального кодекса строителя коммунизма. Для аудитории «18+». Родители этих любовников, серьезные воцерковленные католики, детей разлучили, спрятав дочку в монастыре. А брат-любовник, этакий красавец, ангел с кудрями, кажись, блондин, не вынес разлуки — и зарезался, причем не удобным романтическим кинжалом, но здоровенными портновскими ножницами. Это напомнило о судьбе дорогого и непонятного художника Ротко, который тоже, ну, чисто самурай, вспорол себе живот. И опять же, как и Ротко на своих полотнах, киногерой дал яркую картинку, поиграл цветами: придумав покончить с собой, он под кровь подобрал снежно-белый костюм. Короче, кадр удался. Забавно, что фильма этого нигде нет и мало кто про него слышал.