Симона Бовуар - Неразлучные

Нам почти нечего было делать в конце учебного года, и мы много бродили по Парижу. Никто из нас троих не был богат. Мадам Галлар выделяла дочерям только карманные деньги на чулки и автобусные билеты; месье Блондель мечтал, чтобы Паскаль полностью посвятил себя подготовке к экзаменам, и не позволял ему давать частные уроки, предпочитая сам брать дополнительные часы; у меня было всего два ученика, и те плохо платили. Но мы все-таки ухитрялись ходить смотреть абстрактные фильмы в «Студию урсулинок» [23] «Студия урсулинок» — парижский кинотеатр, где демонстрировались современные экспериментальные фильмы. Открылся в 1926 году. и авангардистские спектакли в театрах «Картеля» [24] «Картель» — творческое объединение, созданное в 1927 году французскими режиссерами-новаторами Шарлем Дюлленом, Луи Жуве, Гастоном Бати и Жоржем Питоевым для противостояния коммерческому театру. . После просмотров я всегда долго спорила с Андре. Паскаль снисходительно слушал. Он признавался, что любит только философию. Искусство ради искусства его не интересовало, а когда оно претендовало на то, чтобы изображать жизнь, он видел в этом фальшь. Он говорил, что в реальной жизни чувства и ситуации не бывают ни такими надуманными, ни такими драматическими, как в книгах. Эта позиция нравилась Андре своей простотой. В сущности, для нее, и без того склонной к трагическому восприятию мира, было лучше, чтобы премудрость Паскаля выглядела слегка куцей, зато улыбчивой.

С блеском сдав свой последний устный экзамен, Андре пошла с Паскалем гулять. Он никогда не приглашал ее к себе, да она бы и не согласилась: матери она говорила, не вдаваясь в подробности, что проводит время с друзьями и со мной, но ни за что не пожелала бы ни скрыть, ни признаться, что провела вечер дома у молодого человека. Они всегда встречались на улице и подолгу гуляли.

Мы увиделись с ней назавтра, на нашем обычном месте, под мертвым взглядом одной из каменных королев [25] В Париже в Люксембургском саду вокруг центральной террасы расположены двадцать статуй европейских королев, святых и знаменитых женщин. . Я купила черешню, крупную черную черешню, как она любила. Через некоторое время Андре сообщила:

— Я рассказала Паскалю нашу историю с Бернаром. — Голос у нее был напряженный.

— Вы раньше ему не рассказывали?

— Нет. Я давно собиралась это сделать. Чувствовала, что должна, но не решалась. — Она помялась. — Боялась, что он плохо обо мне подумает.

— Да что вы!

Я знала Андре уже десять лет, и все-таки она иногда ухитрялась меня ошеломить.

— Мы с Бернаром ничего плохого не делали, — сказала она серьезным тоном, — но мы целовались, и эти поцелуи не были платоническими. Паскаль такой чистый. Я опасалась, что он будет ужасно шокирован. Но он строг только к самому себе, — твердо заключила она.

— Что же могло его шокировать? Вы же были детьми, и вы любили друг друга.

— Согрешить можно в любом возрасте, и любовь не оправдывает все.

— Паскаль наверняка счел вас очень большой янсенисткой! — сказала я.

Для меня оставались загадкой ее терзания, хотя, честно говоря, загадкой оставалось и то, что значили для нее эти детские поцелуи.

— Он понял правильно. Он всегда все понимает. — Она огляделась вокруг. — Надо же, ведь я хотела покончить с собой, когда мама разлучила нас с Бернаром! Я же считала, что буду любить его вечно!

В ее голосе звучал тревожный вопрос.

— Ошибаться в пятнадцать лет — это нормально, — ответила я.

Андре носком туфли чертила линии на песке.

— В каком возрасте мы вправе думать: это навсегда?

Когда она беспокоилась, лицо ее заострялось, казалось почти костлявым.

— Сейчас вы не ошибаетесь.

— Я тоже так думаю. — Она продолжала выводить на песке зыбкие линии. — А другой, тот, кого любишь, — как быть уверенной, что он будет любить тебя всегда?

— Это, видимо, чувствуется, — предположила я.

Она опустила руку в коричневый пакет и молча съела несколько черешен.

— Паскаль сказал мне, что никогда не любил ни одну женщину. — Она подняла на меня глаза. — Нет, он не сказал «я никогда раньше не любил», он сказал «я никогда не любил».

Я улыбнулась:

— Паскаль — человек скрупулезный, взвешивает каждое слово.

— Он просил, чтобы мы завтра пошли причащаться вместе.

Я не ответила. На месте Андре я бы, наверно, ревновала, глядя, как Паскаль причащается: человеческое существо — такая малость в сравнении с Богом. Правда, когда-то я всем сердцем любила и Андре, и Бога.

Отныне мы исходили из того, что она любит Паскаля. Сам он говорил с ней теперь более доверительно, чем раньше. Он рассказал ей, что между шестнадцатью и восемнадцатью годами хотел стать священником, но духовный наставник отговорил, считая, что истинного призвания у него нет, что это лишь влияние сестры, а в семинарии он на самом деле надеялся спрятаться от своей эпохи и страшивших его обязательств взрослого человека. Этот страх еще долго не оставлял его, чем объяснялось и предубеждение против женщин: сейчас он сурово порицал себя за это. «Чистота состоит не в том, чтобы в каждой женщине видеть дьявола», — весело говорил он Андре. До знакомства с ней он делал исключение только для сестры, которую воспринимал как чистый дух, и для меня, потому что я едва осознавала себя женщиной, а потом понял, что женщины в этом своем качестве — божьи создания. «Но Андре на свете только одна!» — воскликнул он так пылко, что она перестала сомневаться в его любви.

— Вы летом будете переписываться? — спросила я.

— Да.

— Как к этому отнесется мадам Галлар?

— Мама никогда не вскрывает мои письма, и к тому же у нее будет много других дел, кроме как следить за моей корреспонденцией.

Приближавшиеся каникулы обещали быть особенно хлопотными из-за помолвки Малу, Андре заранее говорила о них с тоской.

Она спросила:

— Вы приедете, если мама разрешит мне вас пригласить?

— Она не разрешит.

— Не факт. Мина и Лелетта будут в Англии, а близнецы еще слишком малы, чтобы ваше влияние было для них опасно, — засмеялась Андре, потом заговорила серьезно: — Мама теперь доверяет мне. У меня был сложный период, но я в конце концов заслужила ее доверие, она больше не боится, что вы можете меня испортить.

Я догадывалась, что Андре хочет пригласить меня не только из дружеских побуждений, но и чтобы поговорить о Паскале. Я вполне готова была принять на себя роль наперсницы и очень обрадовалась, когда Андре объявила, что ждет меня в Бетари в начале сентября.

В августе я получила от нее всего два письма, оба короткие — Андре писала ранним утром в постели. «Днем у меня нет ни минуты свободной», — сообщала она. Ночевать ей приходилось в комнате бабушки, которая спала на редкость чутко: чтобы написать письмо или почитать, Андре дожидалась, пока сквозь ставни пробьется рассвет. Дом в Бетари был полон народу: жених, две его сестры — томные старые девы, по пятам ходившие за Андре, и родственники Ривьер де Бонней в полном составе. Справляя помолвку Малу, мадам Галлар устраивала встречи с потенциальными женихами для Андре; это был блестящий сезон, празднество следовало за празднеством. «Так я представляю себе чистилище», — писала Андре. Во второй половине сентября ей предстояло сопровождать Малу к родителям жениха — эта перспектива ее удручала. К счастью, она получала длинные письма от Паскаля. Мне не терпелось с ней увидеться. В то лето мне было скучно в Садернаке, одиночество угнетало меня.