Симона Бовуар - Неразлучные

— Это будет клош? — спросила я.

— Нет, большая капелина [27] Капелина — мягкая шляпа с широкими, слегка приподнятыми полями. . — Она подмигнула мне.

Аньес Сантене попросила ее сыграть что-нибудь на скрипке, но Андре отказалась. Я поняла, что нам так и не удастся поговорить до конца вечера, и рано пошла спать.

Я не виделась с ней наедине ни минуты и в следующие дни. Утром она занималась хозяйством, после обеда молодежь набивалась в автомобили месье Галлара и Шарля и ехала играть в теннис или танцевать в окрестные усадьбы, или же мы отправлялись в какой-нибудь соседний городок смотреть матчи по баскской пелоте или коровьи бои [28] На юго-западе Франции, в департаментах Ланды и Жер, популярна традиционная гасконская коррида «курс ландез» (course landaise), в которой вместо быков участвуют молодые коровы. Тореро не причиняют корове вреда, их задача — уворачиваться от ее рогов с помощью виртуозных трюков или перепрыгивать через нее, иногда даже со связанными ногами (прыжок «ноги в берете»). . Андре смеялась, когда положено было смеяться. Но я заметила, что она почти ничего не ест.

Как-то ночью я проснулась, услышав, что открывается дверь моей комнаты.

— Сильви, вы не спите? — Андре босиком, во фланелевом халате, подошла к моей кровати.

— Который час?

— Час. Если вам не очень хочется спать, давайте спустимся вниз, там удобнее разговаривать, здесь нас могут услышать.

Я накинула халат, и мы спустились по лестнице, стараясь, чтобы не скрипели ступеньки. Андре вошла в библиотеку и зажгла лампу.

— Все эти ночи мне никак не удавалось выбраться из постели, не разбудив бабушку. Поразительно, до чего чутко спят старые люди.

— Мне не терпелось поговорить с вами, — сказала я.

— А мне! — Андре вздохнула. — Это длится с самого начала каникул. Как назло! В этом году мне бы так хотелось, чтобы меня хоть ненадолго оставили в покое!

— Ваша мать по-прежнему ни о чем не догадывается?

— Увы! Она в конце концов обратила внимание на конверты, надписанные мужским почерком. На прошлой неделе она подвергла меня допросу. — Андре пожала плечами. — Все равно рано или поздно пришлось бы признаться.

— Ну? И что она?

— Я все ей рассказала. Она не просила показать письма Паскаля, да я бы и не показала, но рассказала все. Она не запретила мне с ним переписываться. Сказала, что ей надо подумать.

Взгляд Андре обежал комнату, как будто в поисках поддержки. Суровые книги и портреты предков вряд ли годились для того, чтобы обнадежить ее.

— Мама была очень недовольна? Когда вы узнаете о ее решении?

— Понятия не имею. Она ничего не комментировала, только задавала вопросы. И сухо заключила: мне надо подумать.

— У нее нет причин быть против Паскаля! — воскликнула я. — Даже с ее точки зрения это совсем не плохая партия.

— Не знаю. В нашем кругу браки так не заключаются, — ответила Андре с горечью. — Брак по любви — это подозрительно.

— Но вам же не запретят выйти замуж за Паскаля только потому, что вы его любите!

— Не знаю, — рассеянно повторила Андре.

Она быстро взглянула на меня и отвела глаза:

— Я даже не знаю, собирается ли Паскаль на мне жениться.

— Да полно! — удивилась я. — Он не говорил вам, потому что это само собой разумеется. Для Паскаля любить и хотеть жениться — синонимы.

— Он никогда не говорил, что любит меня.

— Я знаю. Но в Париже перед отъездом вы в этом не сомневались. И были правы. Это же бросается в глаза!

Андре несколько минут сидела молча, поигрывая медальонами.

— В первом письме я написала Паскалю, что люблю его. Наверно, зря, но… Как бы это объяснить… Промолчать — на бумаге — получается все равно что солгать.

Я кивнула. Андре никогда не умела притворяться.

— Он ответил мне прекрасным письмом. Но написал, что не чувствует себя вправе произносить слово «любовь», что ни в обычной его жизни, ни в религиозной для него не существует ничего очевидного: он должен проверить свои чувства.

— Не беспокойтесь, — сказала я. — Паскаль всегда упрекал меня за то, что я сужу обо всем, не подвергая свое мнение проверке. Такой уж он! Ему нужно время. Но испытание быстро все подтвердит.

Я неплохо знала Паскаля и понимала, что он не лукавит, но досадовала на его нерешительность. Андре гораздо лучше ела бы и спала, будь она уверена в его любви.

— Вы сообщили ему о разговоре с мамой?

— Да.

— Вот увидите: как только он испугается, что ваши отношения могут оказаться под угрозой, он перестанет колебаться.

Андре покусывала один из своих медальонов.

— Поживем — увидим.

— Нет, Андре, вы в самом деле воображаете, что Паскаль может любить другую женщину?

Она замялась:

— Он может обнаружить, что у него нет призвания к браку.

— Неужели, по-вашему, он еще не отказался от мысли стать священником!

— А что, если он не отказался бы от нее, если б не встретил меня? Что, если я ловушка, расставленная перед ним, чтобы сбить его с истинного пути…

Я посмотрела на Андре с тревогой. Янсенистка, говорил Паскаль. Хуже: она подозревала Бога в дьявольских происках.

— Это абсурд, — возмутилась я. — Я еще допускаю, если уж на то пошло, что Бог может искушать души, но не обманывать их!

Андре пожала плечами:

— Говорят, нужно верить, ибо это абсурдно [29] Отсылка к знаменитой фразе «Верую, ибо абсурдно» (Credo quia absurdum), приписываемой раннехристианскому теологу Тертуллиану (155/156–220/240). . И я постепенно заметила: чем более абсурдными кажутся какие-то вещи, тем более вероятно, что они окажутся правдой.

Мы еще некоторое время обсуждали это, как вдруг дверь библиотеки отворилась.

— Что вы тут делаете? — раздался тоненький голосок.

Это была Деде, двойняшка в розовом, любимица Андре.

— А ты? — спросила Андре. — Почему ты не в кровати?

Деде подошла поближе, приподняв обеими руками длинную белую ночную рубашку.

— Меня разбудила бабушка, она зажгла лампу и спросила, где ты. Я ответила, что пойду посмотрю…

Андре встала:

— Будь хорошей девочкой, я скажу бабушке, что мне не спалось и я пошла в библиотеку почитать. Не говори ничего о Сильви — мама будет меня ругать.

— Это обман, — заявила Деде.

— Обманывать буду я, а ты только промолчишь, — твердо сказала Андре. — Я большая, а большим иногда разрешается обманывать.

— Хорошо быть большой, — вздохнула Деде.

— Есть свои плюсы и свои минусы. — Андре погладила ее по голове.

«Какое рабство!» — негодовала я, поднимаясь по лестнице. Каждый шаг контролируется матерью или бабушкой и немедленно оказывается примером для младших сестер. И за каждую свою мысль она должна давать отчет Богу!

Вот что хуже всего, думала я назавтра, пока Андре молилась рядом со мной на скамейке, уже больше века закрепленной за семейством Ривьер де Бонней, о чем извещала медная табличка. Мадам Галлар играла на фисгармонии, близнецы расхаживали по церкви с корзинками, полными освященных бриошей; Андре, обхватив голову руками, говорила с Богом: какими словами? У нее с ним явно были непростые отношения. Я понимала одно: ей не удается убедить себя в том, что он добр, однако она не хочет его разгневать и старается любить его; все было бы намного проще, если бы она, как и я, утратила веру, когда ее вера утратила свою наивность. Я следила краем глаза за близнецами: они выглядели важными и деловитыми, в их возрасте религия — очень увлекательная игра. Я тоже когда-то размахивала хоругвями и бросала розовые лепестки перед священником, который, сверкая золотом, нес святые дары; я щеголяла в платье причастницы и целовала крупные лиловые камни на пальцах епископов. Украшенные мхом уличные алтари, майские алтари Богоматери, рождественские ясли, пышные процессии, ангелы, ладан — все эти запахи, весь этот балет, вся эта блестящая мишура были единственной роскошью моего детства. И как сладостно было среди этого ослепительного великолепия ощущать в себе свою душу, белую и лучезарную, как гостия в монстранции [30] Монстранция — в католической церкви разновидность дароносицы, укрепленной на высокой ножке и обычно имеющей форму солнца с расходящимися лучами и крестом. Изготавливается из золота или серебра, в центр помещают освященную гостию (от лат. hostia — жертва) — хлеб, Тело Христово, для причастия в виде круглой маленькой лепешки, называемой также облаткой. . А потом однажды душа и небо затягиваются мраком, и обнаруживаешь угнездившиеся в тебе грех, страх и муки раскаяния. Даже когда дело касалось земной ее жизни, Андре необычайно серьезно воспринимала все, что вокруг нее происходит; могла ли она не терзаться тревогой, когда ей виделась ее жизнь в таинственном свете запредельного мира? Противиться матери, вероятно, означало бунтовать против самого Господа, но, покорившись, она рисковала оказаться недостойной всего, чем он ее одарил. Как знать, не служит ли она, любя Паскаля, козням дьявола? Каждый миг на кону стоит вечность, и никакой надежды получить внятный знак, выигрываешь ты или проигрываешь! Паскаль помог Андре преодолеть эти страхи. Но, судя по нашему ночному разговору, они стремительно возвращались. И уж точно не в церкви могла она обрести душевный покой.