Юрий Мамлеев - Том 2. Последняя комедия. Блуждающее время. Рассказы

Петя Повесов проснулся на диване в задумчивости. Что-то с ним случилось во сне. Вообще-то, Петя отродясь не любил сны. Зачем ему, почти тридцатилетнему здоровому парню, видеть сны? Повесов зевнул и, чтоб заглушить событие, решил сразу же, с утра, хлебнуть водки. Дело-то было пустяковое: не то чтобы ему снился страшный сон, и кто-то кричал там из убитых им, а просто во время полунебытия с умом Пети стало не совсем ладно: ум как бы освежился и уже в чём-то не был похож на его прежний ум. Но поскольку Петя жил не умом, а животом (он, кстати, полагал, что разум человеческий находится в животе, где-то в солнечном сплетении), это событие не слишком его оглушило.

Оглушить-то не оглушило, но впервые в жизни Петя по-серьёзному задумался.

Объяснимся: Петя уже несколько лет служит киллером и довольно удачно. Такая уж у него была работа. Как-никак, а на хлеб надо зарабатывать, он в конце концов не медведь, чтобы его бесплатно кормили в зоопарке.

Преступная организация, к которой принадлежал Петя, хотя и была с большими связями «наверху», но одновременно страдала порой вялостью и заторможенностью. Но ей изумительно везло, несмотря на то, что глава структуры, бандит с большим стажем и образованием Емельян Цветочный, на редкость был склонен к приступам меланхолии и запоям. Правда, звёзды явно сочувствовали ему. Сегодня Повесова вызывали к главному по делу. Сам Петя уже недель пять никого не убивал и без работы откровенно скучал.

А скука действовала на него угнетающе, тем более к запоям или к дружбе он не испытывал влечения. Выпив всё-таки для порядка грамм двести, не больше, Повесов перехватил такси и вовремя прибыл к главному.

Квартира Цветочного почему-то напоминала аквариум, а сам он — поседевшего в тюрьмах зоолога. На диване, в гостиной, спала девка, совсем обнажённая. Цветочный увёл Петю в обширный, прямо барский клозет, а сам сел, закурив, на толчок: это была его любимая поза, когда он давал киллерам или кому-нибудь ещё важные указания и задачи. Петя приютился в углу, только что не на ночном горшке.

— Уволить надо вот этого человека, — Цветочный вынул из кармана большую фотографию и ткнул в неё пальцем.

«Уволить» означало убрать из состава живых и перевести в разряд мёртвых. Вполне ясное и лаконичное выражение.

Петя взял это фото мужчины средних лет и почему-то понюхал его. Цветочный беспокойно глянул наверх, ничего там особенного не увидел и дал Повесову необходимые данные. Остальное: использовать привычки «увольняемого», выследить жертву и т. д. — было уже работой Петюни. Объяснений, почему, например, объект переводился в разряд мёртвых, естественно, никогда не давалось. Это было в сугубой компетенции главного и его ближайшего окружения. Повесов хмыкнул.

«Рутинное дело, — подумал он. — Объект как следует не защищён». Цветочный привстал и повёл Повесова в столовую: угостить коньячком. Таков был полуритуал… Повесов не стал откладывать дело на потом и уже на следующий день приступил к визуальной обработке объекта: мол, каков он в действительности, а не в отражении, когда и где бывает, где пьёт и т. д. Надо было всё точно проверить, а то не дай Бог убьёшь не того, кого следует, а похожего на него, как случилось однажды с киллером из Сухой банды.

Наконец Повесов неторопливо всё просчитал. Надо было действовать. Переводимый в разряд мёртвых как раз должен был выйти из своего дома, когда Повесов со своей пушкой приютился в укромном месте, ожидая. Объект вышел, а Петюня матюгнулся. На руках переводимый в мёртвые держал девчушку лет трёх, видимо, свою дочку. По инструкциям, Повесов всё равно должен был стрелять, потому что, во-первых, не надо промахиваться, а во-вторых, девчушка не помеха. Но тут первый раз в жизни в уме Петюни что-то дрогнуло, и, соответственно, рука опустилась. Момент был упущен, тем более объект довольно стремительно сел в машину и укатил. Птицы провожали его своими надрывными криками…

Петюня так и остался с разинутым ртом, опущенной рукой и колебаниями в уме.

Он сам был крайне изумлён, что не выстрелил. «Неужели жалость?! — подумал он. — Этого не может быть, потому что такое, в натуре, не бывает». Он задумался и приписал неудачу своему уму, который в тот момент нарушил его душевное равновесие.

«Поганой метлой бы такой ум», — уныло подумал он. Но дело приняло серьёзный оборот. Судя по информации, имеющейся у Петюни, объект наверняка укатил не куда-нибудь, а на дачу, где была охрана. А ведь Цветочный — он всегда отличался точностью, несмотря на свои запои, — давал жёсткие сроки, и сегодня был как раз последний день, когда объект ещё мог прогуливаться по белу свету и дышать его чистым воздухом. Но уже вечером, по Цветочному, он не должен был значиться в списке живых.

Петюня так обстоятельно готовился к отстрелу, так был уверен в себе, что дотянул до последнего дня. И теперь к ночи ему предстояло отчитаться перед Цветочным. А тот бывал жесток, это зависело порой от того, в меланхолии он или нет. Если «нет» — то бывает и мягок, сговорчив, если в меланхолии — хоть плачь.

Но Петюня надеялся на свою судьбу, на цыганские карты, которые всегда были на его стороне и, наконец, на Цветочного, который даст дополнительные дни. Но сердце всё же ёкало, в гневе Цветочный может и пулю всадить в центр тела, там, у себя, в клозете. А может и охраннику дать какой-нибудь дикий приказ. Вдруг с проблемой срока было связано что-то важное или даже исключительное. От страха Петюня, прежде чем идти к Цветочному, зашёл к знакомой путане. Но это помогло лишь на золотые мгновения…

Но Цветочный встретил Петюню прямо с объятиями: даже поцеловал в ухо. Повесов совсем обалдел, что это — гротеск, и сейчас его повесят. Но Цветочный потянул его к бутылкам доброго французского коньяка, усадил не в клозет, а за круглый стол и шепнул даже, что их покровители вполне довольны им.

Повесов только моргал и шлёпал губами. «Как это ты управился ловко, в последний день», — умилялся Цветочный и торопливо вынул пачку зелёных.

— Вот окончательный расчёт. Твой гонорар, душка. Доллар к доллару. Посмотри, какие они красивенькие, — хихикнул Цветочный и поднёс к свету стодолларовую бумажку. — Как девочки на пляже.

Но этот юмор длился мгновения. Глаза Цветочного опять стали ласково-жестокими. За эту странную «ласковость» братки из ближнего окружения нередко называли его «Цветком», а в моменты полного благодушия — «Цветочком». Но Повесов, конечно, не осмеливался его так называть.

— Хохороны были назначены на среду, — закончил вдруг Цветочный и передал зелёные баксы Петюне. Он так и сказал «хохороны» — прямо из Чехова; в отрочестве Цветочный много читал, а потом сломался в этом отношении.