Юрий Мамлеев - Том 2. Последняя комедия. Блуждающее время. Рассказы

Орлов расхохотался. Поломанный стул слегка покачнулся. Само понятие о самоубийстве, даже особого рода, не может относиться к таким существам, как Марина.

Таня покраснела и добавила:

— Это у меня от волнения.

— Я вижу. Бывает. Ничего страшного. К тому же она вам написала, наверное, в записке, что вы увидите ее к концу своей земной жизни. Чего же вам еще?

— Боюсь, я ее не узнаю.

— Напрасно. Скорее вы сами себя не узнаете к концу жизни.

По спине Тани пробежала дрожь: «Но нет, она будет любить себя, какой бы ни была, пусть самой неведомой. Становись запредельною птицей», — вспомнила она стих.

— Таня, — наконец, взглянув на нее своими впадинами, сказал Орлов, — помните, что когда падут все завесы, по крайней мере, те, которые имеют отношение к человеку, то первое чувство будет даже не страх, а безграничное, не имеющее предела метафизическое изумление, точнее, ошеломление. Но это ошеломление будет таковым, что любые страхи, любые ужасы по сравнению с этим покажутся карликовыми чувствами. Это ошеломление просто поглотит многих. Если не будет подготовки, огромность ошеломления, действительно, может поглотить. Но у людей есть надежда: возможно, не все завесы падут. Все-таки милосердие существует.

— А те, которых не поглотит? — пролепетала Таня.

— У тех есть шанс успокоиться. К тому же, войдя поглубже в эти перспективы, ум, даже интуитивный интеллект, отпадет сам собой. И нечем будет изумляться.

Орлов встал.

— Танюша, — сказал он на прощание, — живите себе спокойно. Пока. Сейчас Буранов вам поможет. А до конца вашей жизни еще очень далеко…

…Слово «Танюша» в сочетании с голосом, точно исходящим из пропасти, уже само по себе ошеломило Таню. На электричке она возвращалась в Москву в своей любимой позиции — поглядывая в окно.

Раскинувшиеся поля и бесконечные леса в своей нирване показались не только глубинно-великими, но Таня почувствовала — словно душа Марины раскинулась теперь в этом безграничном русском пространстве.

«Я буду там и здесь…» — вспоминала она слова из последнего письма Марины. И сердце сжалось. Да, да, Марина здесь, в этих полях и лесах, в этом беспредельном пространстве, она не слилась с ним, но просто присутствует.

И когда-нибудь в этих полях и лесах она услышит голос Марины, и тогда падут завесы.

Так думала Таня. И, может быть, она найдет наконец Вечную Россию. В себе, в Марине или где-то в Первоисточнике.

…Вся тайная Москва содрогнулась из-за ухода Марины, все знавшие хотя бы ее тень. Замерло даже «гнездо» Череповых. Корнеев забыл о Павле и упорно звонил и звонил Тане, желая посещать ее бесконечно. «Ведь она самая близкая подруга Марины», — бормотал он про себя, и мысли его были уже не от мира сего.

Все понимали, что она не «умерла», смешно думать так о Марине, а именно «ушла».

И эту тайную Москву, нервы которой были раскинуты по всей стране, охватило бездонное ожидание и предчувствие, что рано или поздно (пусть и в далеком будущем) с этим миром случится что-то немыслимое, огромное, бушующее, что перевернет основы и жизнь мучительного рода человеческого, возможно даже, основы всех миров, сожжет его ложные надежды и страхи прошлого…

Саша Ключев, двадцативосьмилетний неженатый молодой человек, живя в Москве, в хорошей однокомнатной квартире, мечтал о том, чтобы уйти из этого мира. Нет, не самоубийство: Саша, в общем, был оптимист и при одном только напоминании о загробной нечисти фыркал. Он имел в виду нечто иное. Но что могло быть этим «иным», он не совсем соображал. Порой, однако, он мечтал о том, чтобы облететь и познать всю Вселенную, не только нашу, но и все остальные миры, видимые и невидимые. Его закадычный друг Анатолий Полумраков так хохотал, когда Ключев высказывал ему свою заветную мысль, что пугал своим хохотом кошку Ключева, которая в таких случаях забиралась под шкаф.

Даже по ночам, во сне, Полумраков иногда дико заливался лающим хохотом, когда где-то в сновидениях ему являлся Ключев со своим кредо.

В целом же Полумраков был большой оригинал: он обожал, прямо — таки парил, если кто — нибудь (неважно кто) делал ему подлость. Сашку Ключева он любил, считал его единственным, но и его, бывало, умолял сделать ему гадость. Ключев обычно отмалчивался. Но и у самого Саши тоже были небольшие странности. Не такие, как у Полумракова, но все-таки.

Дело в том, что Ключев порой забывался. Забывался он ненадолго, но фундаментально. Пустяки, впрочем. Ну, задумался человек, к примеру, о смерти или еще какой-нибудь чепухе и выпал из общего разговора минут на пять, скажем. Главное, что Ключев был непьющий. Это, пожалуй, обижало всех, кроме Полумракова, который ради дружбы и не такое прощал. Жизнь, между тем, была какая-то беспокойная. То война где-то грянет, то еще хуже — землетрясение. Или, скажем, бандитизм какой — то безграничный. Одним словом, конец одного тысячелетия и переход к другому.

Галя Лопаткина, двоюродная сестра Ключева, уверяла, вопреки общему мнению, что конец мира уже давно был и мы как бы живем, когда сам мир уже давно закончился, но еще пульсирует.

Полумракову и эта идея нравилась, но над таким серьезным мнением он боялся надсмеяться. Он многое прощал Гале, потому что она, одну за другой, делала ему подлости. Он готов был даже влюбиться в нее за это, но трезвость ума не позволяла.

Однажды сидели они втроем на квартирке у Ключева. Ключев как раз забылся, а Галя, не зная, какую еще подлость сделать Полумракову, возьми да и плюнь ему на штаны. Ну нашло на нее что-то, обычно она была девушка интеллигентная. Полумраков на этот раз рассердился и фыркнул, дескать, намек понял, но он не имеет под собой никаких оснований. Ключев, уйдя в сон, далеко от этого бредового мира, видел, что на небе появилось две луны. От шума он проснулся, но ситуацию не просек…

Галя с виноватым видом сидела на табуретке и твердила, что это просто ничто: она-де не могла придумать, какую еще гадость сделать Анатолию, и потому плюнула. Полумраков, красный от возмущения, что-то лепетал… Ключев тяжело вздохнул, и с этого момента жизнь его круто изменилась. Он и раньше любил читать древнюю философию, а теперь вдруг его просто нельзя было оторвать от таких книг. Был он, между прочим, неплохим бизнесменом, мелким, конечно, но на жратву хватало. Как он умудрялся сочетать свое забытье и прочие увлечения с делом — одному Богу известно, но он сочетал без особого труда, не стремясь к лихим заработкам. «Все кругом как-то существуют, — говорил он. — Важно, что существуют, а не что плохо живут. Да и хорошо жить — тоже плохо».

Не все были с ним согласны, но планета крутилась, правда, в неизвестном направлении. И, как ни странно, в его компании всем было весела.