Юрий Мамлеев - Том 2. Последняя комедия. Блуждающее время. Рассказы

— Ну его, мир-то, — говорил он не раз Ниночке за чашкой кефира. — Добра от него не жди. Не туда мы попали, Нинок.

Ниночка обычно соглашалась: мол, не на той планете. Хотя о нашей планете она имела смутное представление. Ей нравился Вадимушка за душевность, простоту и дикость нравов (в квартире его действительно было дико) и за сны. Ниночка и сама была бы не прочь провести жизнь во снах, если бы не её относительная весёлость. А спать ей нравилось, потому что она не любила борьбу за существование. Существовать без борьбы ей помогал отец, папаша, одним словом.

И такими сонными паразитами пребывали они вместе уже два с лишним года.

— Пускай хоть не только цивилизация, но и миры вокруг нас меняются — нам-то что, правда, Нинуль? — говаривал Вадимушка перед сном.

И Ниночка со смешком уходила в сновидения. Понятно, что долго так продолжаться не могло. «Мир неизбежно даст о себе знать», — уверял Вадима один философствующий старичок с двадцать первого этажа.

…Однажды Вадим, как обычно, вошёл в лифт и нажал кнопку. Но ошибся, и вместо первого лифт остановился на восьмом этаже. Неожиданно для себя Вадим вышел, и что-то нелепое и странное сразу вошло в душу. Этаж был, видимо, ещё не заселён, двери в, по-видимому, пустые квартиры были открыты, пахло краской, но чувство странности не оставляло Листова. Как будто на этом этаже отсутствовало всё человеческое. Сердце его даже заныло. И сразу из одной из квартир (их было всего четыре) вышел невзрачный человек. Он не спросил Вадима ни о чём, но Листов, однако, попросил его объяснить, что здесь происходит. Человечек неуверенно бормотнул, что весь этаж кем-то куплен и теперь-де ремонтируется, хотя никаких особенных следов труда Листов не заметил. Неожиданно для самого себя Вадим спонтанно пошёл прямо в квартиру, откуда вышел человечек. Вошёл и ахнул. В квартире этой было человек восемь, и семь из них просто бродили из стороны в сторону, а у окна неподвижно застыл в позе мёртвого убийцы огромный человек с лохматой, словно у лешего, головой. Бродящие иногда останавливались около него, но так, что был непонятно, преклоняются ли он перед ним или просто замирают на месте. Только один из этих людей не останавливался и бродил сам по себе, но всё время хохотал, разевая широкую пасть-пропасть.

Хотя сам Вадимушка тоже замер у входа, взгляд его всё-таки приковался к фигуре человечища у окна.

Тем не менее, на Листова никто не обратил внимания.

А Вадимушка всё вглядывался и вглядывался, точно прикованный, в глаза человечища. Тот смотрел в пол, но взгляд этот был таков, как будто вместо мира он видел бесконечную бездну, чёрную дыру, из которой источалось, однако, веселие.

«Ни одной женщины», — тупо подумал Вадим и готов был заплакать.

— Ты подожди плакать-то, — раздался вдруг громовитый звук изо рта человечища. — У нас тут вместо женщины — бездна.

На это замечание тот, хохотавший, даже завыл, а потом замолк и минуты через две обратился к человечищу:

— Саргун, не надо, не надо!

«Саргун» — так, видимо, звали человечище — кивнул головой.

Вадим в конце концов опомнился.

— Вы рабочие? — спросил он.

В ответ со всех сторон раздался такой хохот, что, казалось, рухнули стены, отделяющие видимый мир о невидимого. Хохотали все восемь, только Саргун молчал, думая свою думу.

Вадим почувствовал в уме кружение.

— А кто хозяин? — спросил он вдруг.

Все мгновенно замолкли. А хохотун посмотрел на Саргуна. Но тот был невозмутим и до того мракобесен, что Вадима стало мутить.

«Самое время идти назад», — подумал он.

Ноги, тяжёлые, как слоны, еле слушались, но на сей раз Вадим проявил настойчивость — настойчивость, рождённую страхом перед непонятным — и, пошатываясь, пошёл прочь, к лифту. Абсолютная тишина сопровождала его. Он только боялся оглянуться. Вяло нажал кнопку, и появился спасительный лифт. Как только в него вошёл, всё словно утихомирилось.

— А что, собственно, произошло? — спокойно рассудил он, направляясь к автобусной остановке. — Подумаешь, люди. Ну, рыла. Ну, жуткие. Ну, кошмарнее любых снов. Но всё-таки люди. Не убили же меня. Другие бы ещё съели.

И Вадимушка облегчённо вздохнул.

Вечером, возвращаясь домой, он старательно не нажал кнопку восьмого этажа. Но лифт всё равно почему-то там остановился. Открылась дверца. Сердце его истерически забилось, словно стало живым существом. Вадим, однако, не выходил из кабины. А дверь всё не закрывалась и не закрывалась, вопреки смыслу и разуму. Она оставалась открытой, а Вадим, точно парализованный, не нажимал ни на какую кнопку. Потом нажал, но лифт не сдвинулся. И он почувствовал: кто-то идёт, огромный, судя по тени. Вдруг протянулась длинная рука, чёрная, мощная. Ничего, кроме руки. Вадимушка уже не видел. Рука нажала на кнопку, степенно одёрнулась, и только тогда дверца закрылась, и кабина поползла именно на двенадцатый этаж, куда и нужно было Листову. Всё это появление руки произошло таким образом, как будто замедлилось течение времени или вообще что-то с ним, с временем, произошло. Весь мокрый, не то от слёз, не то от мочи, Листов доехал до двенадцатого этажа и вошёл, наконец, в собственную квартиру. Ниночки не было. Он заперся на все замки. А на следующее утро, спустившись на землю по чёрному ходу, поехал к самому Сучкову.

Сучков был учён во всех тайных науках, и Вадимушку знал, так как одно время изучал его сновидения.

Вадим с удовольствием вошёл в знакомую квартирку. Шкафы по стенам были забиты книгами, манускриптами.

Сучков Семён Палыч, не суетясь, предложил Вадиму чаёк с тортом. Чай пили среди книг, разбросанных по столу.

Листов стал рассказывать подробно, нервозно, но не заикаясь.

Учёный слушал, слушал и вдруг завыл, прямо-таки волком завыл. Вадимушка испугался, но вой минуты через три прекратился.

Сучков стыдливо взглянул на Вадима и проговорил:

— Ты меня прости, дорогой. Но я сразу понял: дело серьёзное. Очень серьёзное и суровое. Оттого я и завыл. Волком. Я иногда вою, если что не так. Знай теперь об этом.

Вадимушка изумился, но не настаивал.

Сучков пристально посмотрел на него, но Вадим вдруг расхрабрился:

— Вы бы взглянули разок на этот этаж и на людей в нём, Семён Палыч.

Сучков замахал руками:

— Ни-ни! Я и так всё понял. Ни за что не пойду. Понимаете, Вадим, — перешёл он на «вы», — во всём этом в моём окружении может разобраться только один старичок. Блаженный такой, божественный, а главное — прозорливый. Он не только поймёт, но и всё проконтролирует и в конце концов даже уладит. Я же хоть и понимаю, но сделать ничего не смогу. Вот так…

Вадим до ошалелости перепугался. Даже сердце стало безобразить.

— Это опасно? — только и спросил.

— Очень опасно, милый.