Юрий Мамлеев - Том 1. Шатуны. Южинский цикл. Рассказы 60–70-х годов

Я схватил шарф и побежал на улицу, в никуда… Повторяю, мне было очень весело, и я пошел хихикать в читальный зал. Там я прочел сказку о смерти толстой, синей королевы во Франции. Над моей головой повисла чудовищная, готовая раздавить меня, лампа. Мне страшно… Но мне страшно не от действительности, а от моей нежности к себе. Мне подают какую-то книгу… А я опускаю свои руки в чистую, прозрачную воду небытия… Но почему мне так хочется сегодня пива? Скорей бы умерла моя мать, и я продал бы ее одинокие, опустевшие платья.

Я вылетаю на улицу. Но я не пойду домой. Потому что там лежит, как большая тупая котлета, — смерть, а я свободен только на расстоянии от смерти. На таком, как сейчас. Дальше я тоже теряю свою свободу. Только бы мне не заблудиться… Я подпрыгиваю от радости. Велико и бездонно смещение роз в моем уме. Сколько лет я буду жить? И буду ли я парить над землей?

Я хотел бы изнасиловать всех женщин на земле. Но я не променяю на это свою нежность… Как мне окрыленно и легко оттого, что я могу сейчас выпить пива. И никто не запрет меня в клетку. Потому что мои мысли ведут, как больную обезьянку, мое мистическое тело. Будет ли мне больно, если кто-нибудь посмотрит на меня?!

Я в самом деле выпиваю кружку пива и смотрю вокруг — сквозь пустоту окружающих меня людских тел… Почему меня не убьют на месте? Потому что они не знают меня. Но что они знают? Они знают только свою пустоту.

Я смотрю из забутылочной на яркий поток солнца на улице. Растаю ли я, когда выйду отсюда? Только бы не растаяло мое больное, из внутренних ласковых глаз, сердце… О, моя бедная, бедная мамочка! Тоскливо ли тебе смотреть на глухой, отодвинутый мир?!

Но я ничего и никого не хочу. Я хочу смотреть только в голубую бездонность неба. И видеть там кораблики моих мыслей.

Но скоро мне так не нужно и больно надо будет купить картошку. Это очень большая тяжесть для моей нездешней души. Тонкими, прозрачными, как сны, крыльями я беру эту непонятную ношу. И опять, забыв обо всем, иду по улице.

Лежит ли дома жирная и черная котлета? Месяц назад толстый доктор из тьмы, взвизгнув от радости, поставил маме диагноз: рак, канцер.

Потом он отошел в угол и, обнажив свой огромный живот, рассказал мне о тайнах.

У нас две комнаты: в одной умирает мама и живет тетя Катя, ее сестра, в другой, смежной, живу я. Вот я принес картошку. Буду ли я икать перед своей смертью? Выдержит ли моя нежность этот кошмар? Большая пузатая картошка и салат стоят у меня на столе. Потеплеют ли у меня от них мысли?

Нездешняя мама тихо бродит по комнатам: она такая же, как была раньше, и в то же время пришла из сказки. Тетя Катя прячет от нее синюю лампу и тайком обогревает свой живот. Мы с дрожью знаем, что оба — преступники, потому что остаемся жить; поэтому мы ненавидим и любим друг друга. Я стесняюсь есть при маме и ухожу в чистоту моих внутренних взвизгов. Мама не знает точно, что умрет, но она видит нас чужими и далекими. Ей хочется приблизиться к нам, и она заставляет нас есть из одной тарелки с ней и провожать ее в уборную.

Сейчас я одиноко сижу в стороне; тетя Катя иногда подходит и щиплет меня; это потому, что ей страшно: у нее подгибаются колени, но она хочет продать мамино пальто и по ночам целует его в пуговицы.

Наша белая лампа, громко хохотнув, спряталась за луну. Почему так долго не умирает мама? И почему шкаф не бегает по комнате, а только топчется на месте?

Почему тетя Катя съела мои последние котлеты? Я не могу так сильно любить себя в присутствии смерти. Она сковывает меня. В стук моего сердца входит страх и реальность. Мамочка, не смотри на меня такими глазами… Я знаю, она умрет, потому что угол стола стал острый и в моем мозгу распались последние фиалки. Я продам мамины туфли и буду пить потом целую неделю. Только бы поскорее она умерла.

Скоро, скоро наступит ночь.

Будет ли тетя Катя целовать пуговицы пальто?

Никто не знает, как я люблю маму.

Почему так не нужно веселы сейчас соседи? Вечер, вечер кутает нас. Каждую ночь, во втором часу, я встаю и мочусь в открытые, тронутые любовью и вечностью глаза матери. И тогда вокруг ее уходящего лба возникает сияние пламенных, далеких роз. Сначала я думал, что она не знает об этом. Но недавно, когда я подошел к ее кровати, она улыбнулась мне во сне и сказала: «Ты ждешь моей смерти, хохотушкин… Только не смейся на похоронах. Это неприлично… Дай я тебя поцелую».

Который сейчас час? — Десятый вечера. Опять замяукала и упала на пол наша вечно пьяная кошка. Тетя Катя пришивает пуговицы к пальто. А вчера, ровно в десять вечера, мама сказала мне уже явственно: «Я знаю, ты мочишься в мои глаза. Но я все равно люблю тебя. Не кусай себя после моей смерти». Я поцеловал ее священный серебристый висок.

Что она скажет мне сегодня? — Но она укладывается спать.

Я знаю, что тоже скоро умру от нежности… Тетя Катя, почему у вас на глазах слезы?.. Ха-ха-ха!.. Уже подходит ночь. Я закрываю дверь в свою комнату. Потому что скоро придет она, отравительница. Пока ее нет, мне хуже. Мне хорошо, только когда я на расстоянии от смерти. Но когда приходит отравительница, мне и здесь немного лучше. Из моих глаз расцветает кошмар. Уже несколько ночей и бледных утр она опять бывает у меня, отравительница моей матери, та, которая наградила ее смертоносным раком… Мы справляем с ней визгливый, сексуальный пляс…

Я люблю ее за то, что во время близости она рассказывает мне свои сны. И еще потому, что это тяжкий грех — спать с убийцей своей матери. Она работает тут, неподалеку, в цветочном магазине. Тетя Катя хочет убить ее поленом. Но я спрячу ее в свой живот, который тает от грез.

Так и есть. Она приходит. Я впиваюсь в ее сочную, дрожащую от страхов и томления плоть. После похорон я отдам ей все платья матери. Мама не знает, что она отравительница. Тетя Катя догадывается. Поэтому она стучит нам в стенку. Я вдавливаюсь в гнусное белое порочное тело отравительницы; она стонет и бормочет, но я не отличаю ее стоны от хрипа умирающей за стеной матери… Так прошла эта ночь. Наутро я сказал ей, что закопаю ее живьем, если умрет моя мать. Она ответила, что ей все равно, но что я — дурак, ничего не понимаю в жизни. «Если мать умрет — освободится комната, а тетю Катю можно выселить…»

…Хохотливый завтрак приготовлен у нас на четверых. Сегодня утром мы все завтракаем вместе. Как бы мне хотелось любить их обеих, маму и отравительницу. Тетя Катя подвозит маму к столу в кресле. У мамы грустные, печальные глаза, и она все время с любовью смотрит на меня. Подает кушать отравительница. Из ее халата выглядывают пухлые, нежные груди. Мы все очень внимательны друг к другу; солнышко заглядывает в наши окна. Да, да, я их всех очень люблю… Мы молча пережевываем яйца… Доброе семейство…