Юрий Поляков - Пересменок. Повесть о советском детстве

Но Казакова вдруг болезненно сморщила носик, почуяв, наверное, жуткий «иприт» (кстати, что это такое?), которым меня окатила парикмахерша, резво свернула в сторону, не поняв, кого встретила на своем пути, и скрылась в дверях универмага.

Не знаю, как другие, а я, прежде чем заплакать, сначала ощущаю в горле какую-то болезненную щекотку. Слезы на глазах выступают потом, и весь мир вокруг расплывается, будто акварель на промокашке. Плачу я беззвучно, и бабушка Аня считает это признаком слабости организма, изнуренного малокровием. На самом деле, громко рыдать — неприлично. Я же мужчина!

...Дожидаясь зеленого света, чтобы перейти Бакунинскую улицу, я увидел мечтательно-рассеянную Лиду. Она вышла из гастронома с покупками. В правой руке маман тащила сумку с продуктами, в левой — перетянутый шпагатом пухлый сверток с моей новой школьной формой, а под мышкой сжимала черные безразмерные ласты, о каких я мечтал. Кроме того, из сумки выглядывал уже знакомый мне букетик васильков, туго обмотанный черной ниткой. И вдруг я понял, что мама у меня такая же красивая и загадочная, как Шура Казакова.

Подойдя к светофору, Лида заметила меня не сразу, а когда узнала, ее глаза округлились от удивления. Она открыла рот, чтобы спросить, но слов не нашла. Я бросился навстречу, выхватив у нее из рук тяжелую сумку и ласты, испускавшие восхитительный запах молодой резины:

— Я помогу! Спасибо, мамочка!

— П-п-пожалуйста... — Лида наконец обрела дар речи. — А это еще что такое? — Она кивнула на газетную шапку.

— От солнца... — соврал я и отвел глаза.

— Ну-ка, покажи!

— Что?

— Сам знаешь! — Маман сняла с меня бумажный картуз и всхлипнула. — Веселенькая прическа... Мы же вроде договорились под скобку?..

— Знаешь, для юга лучше полубокс.

— Кто сказал?

— Парикмахерша.

— Ясно. Им бы только ножницами не работать. А очки откуда?

— Дядя Юра подарил, — почти не соврал я. — Все тебя за желатин благодарили.

— На Чешиху успел?

— Ага.

— Клавка еще злится?

— Почти уже нет.

— Понравилось им, как я тебя приодела?

— Все в восторге!

— Я так и думала. А ты как-то даже и не рад, что я тебе ласты купила! Последняя пара. Сынок, а что случилось? Ты не плакал?

— Очень рад! Соринка в глаз попала. Все нормально. Спасибо, мамочка! — Я звонко поцеловал ее в щеку, чего давно уже не делал.

— Что это? Ужасно пахнет. Я же просила! Надо было сказать парикмахерше!

— Не успел... Она бесплатно. Да и вообще... день сегодня какой-то дурацкий...

— Это точно! Денег еле наскребла. Пришлось у Коровяковой занимать. Дала, но вся скривилась. Докторская колбаса прямо перед моим носом кончилась. Взяла тебе в дорогу отдельной. Зато пойдешь первого сентября в новой форме! Славный он, этот Анатолий, обходительный, даже не скажешь, что продавец. Попросил мой телефон, будет звонить, если что-то на тебя или на Сашку завезут...

— Цветы он тебе подарил?

— Он. Я сначала брать не хотела, наотрез! Но потом... Зачем обижать человека?

Разговаривая, мы пересекли на зеленый свет Бакунинскую и шли по Рыкунову переулку.

— Где ценники? — озаботилась Лида.

— Здесь... — Я хлопнул по боковому карману куртки. — А на рубашку вот он, на нитке, как ты просила.

— Дай оторванные — спрячу. Отцу ни слова, понял?

— Про цветы тоже? Ты с ними что сделаешь?

— В вазу поставлю... — Лида вынула из сумки и осторожно расправила синие вихры васильков.

— А дома что скажешь?

— Скажу, понравились, вот и купила. Разве я не имею права себе цветы купить? — покраснела она.

— Имеешь. У нас равноправие, хотя все-таки обычно мужчины женщинам цветы покупают... Сама себе? Я бы не поверил.

— Да... отец может завестись. Ревнивый, как черт! Что делать? Не выбрасывать же... Красивый букет, правда?

— Очень! Я даже знаю, где Анатолий его взял. Давай скажем, это я тебе подарил!

— Не поверит. Еще сильней взбесится... Подумает, я тебя подговорила, и вообразит черт знает что!

Миновав Переведеновский перекресток, мы поравнялись с Шуриным домом, и меня осенило:

— Я знаю, что делать с букетом!

— Что?

— Потом скажу. Дай!

Лида с облегчением отдала мне синий снопик.

— Только по плитам в новой курточке не лазай! — предупредила она.

— Не волнуйся! Я теперь такой ерундой не занимаюсь...

Вздохнув, Лида забрала у меня сумку и медленно пошла по переулку к нашему общежитию. Там у открытых ворот стоял на посту сутулый дядя Гриша, окутанный табачным облачком. Чуть дальше, слева на пустыре, виднелась «победа», и автолюбитель Фомин снова чинил своего железного друга, по пояс скрывшись под капотом, точно дрессировщик в пасти бегемота. Небо чуть подернулось сиреневыми сумерками. Сплющенное алое солнце с трудом втискивалось в щель между дальними домами, отражаясь и вспыхивая в окнах. Со стороны пищекомбината веяло подгоревшей гречкой.

Держа в одной руке ласты, а в другой авоську и букетик, я проскользнул в пустой Шурин двор, поднялся на сырое крыльцо, еще пахнувшее ливнем, огляделся и втиснул стянутые нитками стебли васильков в верхнюю прорезь почтового ящика с наклейками «Пионерская правда» и «Работница». Увы, одноклассница никогда, до конца жизни, не догадается, от кого получила цветы. Уходя, я заметил, что после дождя распустились, упав на влажные планки ограды, первые золотые шары. А это значит — скоро осень и первого сентября я снова увижу Шуру...

Переделкино

2020–2021