Титус Попович - Жажда

— Да простит его бог, — упавшим голосом пробормотала она. — А теперь садитесь за стол, суп остынет.

— Ах, мама, — сквозь слезы воскликнула Эмилия. — Только о еде и думаешь.

— Плачем нам его не воскресить, — грустно улыбнулась старуха. — Видно, суждено ему было погибнуть, как и первому моему сыну Тодору. Да будет земля им пухом.

После этого она говорила о Павле, словно он умер уже давно, еще в детстве, когда она так любила его.

В село все чаще приходили извещения о погибших на фронте. В примэрии [5] Сельское или городское управление в буржуазной Румынии. и школе вывесили большие голубые плакаты, где был изображен солдат с примкнутым штыком. Острие штыка покрывало часть Трансильвании, занятую Венгрией. «Павшие за возвращение временно захваченной территории» — гласила надпись на плакате, а под ней был приколот огромный список погибших: Михай Лунг убит под Дальником, Петре Илиеш убит под Киевом, Георге Нетеда убит под Симферополем, Аврам Лунг убит под Ялтой, Михай Трифуц убит под Кривым Рогом, Даниель Гуркэ убит под Харьковом, Думитру Пэлинкаш убит под Ростовом, Павел Богдан, Григоре Моц, Петре Альбу, Алексе Арделяну, Василе Пуркару, Флоря Михаешь пали под Сталинградом, Павел Моц убит под Нальчиком, Людовик Ифраим убит под Ростовом. Список увеличивался с каждым днем.

В октябре 1943 года пришло известие, что лейтенант запаса 74 пехотного полка Джеордже Теодореску пропал без вести в окружении под Сталинградом. Тогда старуха зарыдала, как не рыдала еще ни по одному из своих сыновей и даже по мужу. Эмилия заперлась в спальне, задернула шторы и не выходила оттуда два дня. Дан остался сиротой. Как она вырастит его одна, когда у нее столько забот? Еще хорошо, что можно переехать к сестре в город. Аннуца заболела и вышла на пенсию, так что она могла бы ухаживать за ребятами.

Ночью Эмилия зашла в соседнюю комнату. Здесь на твердой кровати, на спинках которой были нарисованы подносы с фруктами, спала старая Анна.

— Мама, продадим землю и уедем в город, — взмолилась она. — Я чувствую, что Джеордже умер.

Прежние силы, казалось, вернулись к старухе.

— Что взбрело тебе в голову, дура? — крикнула она, приподнявшись на локте. — Продать землю? Да скорее я сама, немощная и хворая, буду ее пахать, сеять и косить, чем позволю тебе продавать землю. Эх, Милли, Милли, куда мы годимся без земли…

На следующее лето, когда ребята с Аннуцей приехали в Лунку на каникулы, забрали на фронт и Митру. Табак, которым был засеян его надел, помогал ему до сих пор избавляться от мобилизации, но Клоамбеш, прозванный Лэдоем, спасая собственного сына, обманом заставил Митру продать эту землю.

В августе было заключено перемирие. В семье встретили его с большой радостью: если Джеордже жив, он вернется домой. Так было и в девятнадцатом году. Все оставшиеся в живых вернулись из плена по домам. Но тринадцатого сентября немцы и венгры перешли в наступление в Трансильвании. Люди поспешно грузили свой скарб на телеги и двигались к востоку, навстречу русским, — прошел слух, что немцы уводят с собой всех мужчин от пятнадцати до пятидесяти лет. Эмилия как раз выехала в Арад, надеясь узнать в комендатуре что-нибудь о судьбе Джеордже.

Старуха и слышать не хотела об отъезде.

— Поезжайте без меня. Как это я оставлю дом солдатне? И не подумаю…

— Да как же ты останешься здесь одна — старая женщина? — попыталась переубедить ее Аннуца.

— Обо мне не беспокойся. Приготовлю топор у дверей. На этом свете мне никто не страшен… Если и убьют, невелика беда — и без того недолог срок. Поезжайте, не задерживайтесь из-за меня.

Внуки спрятали зерно на чердаке, погрузили, что могли, на телегу начальника станции Туркулеца и двинулись на восток. Старуха проводила их до ворот, задвинула засовы, приготовила топор и заперлась в доме. Часа в три из села ушли последние пограничники. Несколько солдат постучались к старухе, и она накормила их хлебом и молоком.

— Не поддавайтесь, — напутствовала она их. — Возвращайтесь назад.

Анна снова заперлась дома и стала поджидать врага. Венгры вступили в Лунку к вечеру. По улице проскакало несколько кавалеристов во главе с офицером. Староста Софрон встретил их у ворот примэрии с хлебом-солью, поклонился до земли и с готовностью сообщил все, что их интересовало.

В опустевшем селе расположилась на постой воинская часть, в школе разместилось сто солдат и пять офицеров.

Когда в ворота забарабанили кулаками, Анна перекрестилась, закуталась в платок и пошла отворять.

— Где хозяева дома? Где учитель? — спросил офицер.

— Уехали, господин офицер, — ответила Анна по-венгерски.

— Выходит, от нас бежали?

— Это их дело!

— А ты кто такая?

— Я? Старая женщина.

В эту ночь господа офицеры устроили шумную попойку. Солдаты перерезали всех кур во дворе, потом натаскали в классы соломы и разместились там на ночлег. Один из них — человек средних лет, заговорил с Анной. Вид у него был удрученный. Он оставил дома четверых ребят и не имел о них никаких вестей.

— Наши говорят, что через месяц мы вступим в Бухарест, да только я не верю. Русские близко, а с ними шутки плохи.

— Да, — согласилась Анна. — Сила…

— Будь она неладна, эта война.

Господа офицеры перепились, рубили саблями подушки, били стекла, рвали книги Джеордже. На другой день они убрались. Старуха с тяжелым сердцем принялась наводить в доме порядок. Что скажет дочь, когда увидит весь этот разгром?

Через три дня вернулась Аннуца с Даном и большой группой крестьян. Немцы и венгры перехватили их около Гурбы и вернули назад. Аннуца была вне себя от горя — ее Андрей отбился от них и пропал.

— Ничего, найдется, — ободряла ее старуха, хотя знала, что говорила попусту. Таково уж сердце матери — никогда не находит покоя. Когда-нибудь дочь узнает, что в нашей жизни все заранее расписано и нечего лезть на рожон: что суждено, то и сбудется, — судьбу не изменишь.

Однажды Анна сидела на завалинке, глядя на опустевший двор. Вдруг она услышала приглушенный крик и увидела, что Аннуца упала среди двора. Старухе показалось, что ее сердце сжалось в ледяной комок, она кинулась к дочери, стала перед ней на колени и приложила ухо к груди. Сердце больше не билось. Потрясенная, Анна застыла перед телом дочери, не в силах даже плакать. Потом вся кровь ударила ей в голову, и, подняв к небу худые старческие руки, Анна подумала: «Господи! Ну и пес же ты, если так нас терзаешь!»

Собрав все силы, Анна подняла труп дочери и втащила его в дом. Там она приблизила к посиневшим губам умершей зеркало, но оно не запотело. Дан плакал, бессильно уронив руки.

— Сбегай за дядей Цулей, — сурово приказала ему Анна. — Пусть придет… Что же мы будем делать? В селе-то нет священника.