Титус Попович - Жажда

Митру больше не слушал старуху. Как бешеный выбежал он из ворот. Подмазаться захотел: будь он трижды проклят. Нет, не бывать этому, не проведешь!

Ноги у Митру подгибались, его шатало из стороны в сторону. Успокоился он лишь тогда, когда перед ним вырос большой каменный дом с крышей из блестящей жести. Митру стал стучать кулаками в ворота, но не со злобой, а так, как обычно стучат, когда хотят разбудить кого-нибудь поздно ночью. Из дома, как из могилы, не доносилось ни звука.

— Эй, откройте, слышите! Заснули, что ли! Чтоб вам вовек не просыпаться!

Наконец зеленая ставня приоткрылась, и Митру увидел смуглое лицо Лэдоя. Нервная дрожь пронизала Митру с ног до головы.

— Кто там? — спросил Лэдой. — Пустить на постой не можем.

— Это я, Митру… Может, забыл?

— Ты?

Лэдой шумно вздохнул.

— Уцелел… сохранил бог… Постой, сейчас выйду, пущу тебя в дом.

— Побыстрей…

Окно медленно закрылось. Митру порылся в ранце среди жалких подарков, которые вез жене, и вытащил с самого дна немецкий револьвер, взятый им у офицера, захваченного во время разведки. Вогнав в ствол патрон, Митру спустил предохранитель и сунул револьвер в карман. В доме послышался стук деревянных туфель.

Из сеней вырвался луч желтого света, загремели тяжелые засовы, в замке со скрипом повернулся ключ. Ворота еще не открылись, как тишину разорвал пронзительный женский крик.

— Митру!!

Не успел Митру опомниться, как в объятиях у него оказалась Флорица в короткой посконной рубашке и наспех натянутой юбке. Она прижалась к мужу, обняв его шею теплыми руками; шершавые, как терка, пальцы скользнули по небритому лицу, обветренным губам. Рыдая, Флорица прильнула к Митру всем телом, сжимая его так сильно, что ему стало трудно дышать. Потом она вдруг вся обмякла и, опустившись на колени, стала целовать мужу руки.

— Митру… нет у нас больше дома, — бормотала она сквозь слезы — Бездомные мы остались, Митру, как нищие бродяги. Что будем делать, Митру?

Подняв голову, Митру встретился глазами с Лэдоем. Он показался ему очень постаревшим, почти стариком. Сгорбившись, молча стоял Лэдой перед Митру с поднятым над головой фонарем. Рука дрожала от напряжения, но Лэдой боялся опустить ее и остаться в темноте. Митру весь содрогнулся, но Флорица не отпускала его, словно желая слиться с ним воедино. Наконец он отстранил жену и тяжело шагнул к Лэдою. Словно отгадав намерение мужа, Флорица вновь повисла у него на руке.

— Нет! Нет! Митру, — простонала она. — Он помог нам. Не дал помереть с голоду!

— Ну вот, я и здесь, кум, — глухо прохрипел Митру.

— Слава богу, — пробормотал Лэдой и перекрестился широким, во всю грудь крестом.

— Долго я ждал этого часа, — с трудом продолжал Митру, и злая улыбка скривила его рот. — Где Иошка, у меня есть и с ним разговор!

Лэдой сразу выпрямился, губы у него задрожали.

— Иошка умер, — медленно проговорил он. — Тебе не придется с ним разговаривать.

— Горе мне! Только одно дитя у меня было! — раздался из дому отчаянный женский вопль.

— Как умер? — недоверчиво спросил Митру.

— Русские убили.

— Хорошо сделали.

— Митру… — попыталась унять мужа Флорица.

— А ты иди в дом! Сгинь отсюда! — приказал разъяренный Митру. — Иди и собирай тряпки. Болтаешься тут под ногами. Иди и соберись! А у меня тут будет разговор с куманьком. Короткий разговор, — добавил Митру и сунул руку в карман так, чтобы Лэдой понял, что его ждет.

Лэдой поставил фонарь на крыльцо и мелкими шажками, словно в церкви, подошел к Митру. Слезы струились у него по лицу, голос был очень усталым, как после долгого плача.

— Митру… я… конечно, виноват перед тобой, — начал он, молитвенно сложив руки. — Всевидящий бог отнял у меня Иошку — свет очей моих.

— Горе нам! — снова завыла на пороге Аурелия, жена Лэдоя. — Горе нам!

— Так что теперь…

Клоамбеш больше не мог говорить, слова комом застряли у него в горле. Он всхлипывал, сморкался, вытирал нос, не в силах оторвать глаз от руки Митру.

— Сделай доброе дело, Митру. Прости. Смилуйся!

Митру вдруг стало противно. Ненависть куда-то исчезла, и он почувствовал, что ему здесь больше нечего делать.

— Когда сгорел твой дом… я пошел… я привел хо… хо… — рыдал Лэдой, теперь уже с облегчением, так как понял, что Митру ничего ему не сделает. — Вы будете жить у нас… Сколько пожелаете… Времена-то тяжелые. Велики наши грехи… и много их… А мы ведь люди, и оба румыны.

— Теперь вспомнил, — с отвращением бросил Митру. — Уходи с глаз моих. Убирайся к черту.

Клоамбеш повернулся и мгновенно исчез в доме. Забытый фонарь продолжал гореть тусклым желтым светом. Флорица взяла его, подошла к Митру и потянула его за руку, как слепого.

— Пойдем… Устал ведь… Пойдем.

Митру послушно поплелся за ней. Они пересекли обширный, мощенный кирпичом двор и направились к помещению для батраков, где им уже пришлось жить когда-то.

Когда Митру услышал в темноте спокойное дыхание ребенка, силы вдруг оставили его. Он почти упал на лавку, руки повисли, словно ватные. Флорица, заметив наконец, что почти раздета, юркнула в постель и натянула служившую ей одеялом попону до подбородка. Глаза ее блестели. Она улыбнулась, потом чуть не заплакала и прикрыла рот ладонью.

Митру встал и тяжело шагнул к топчану, на котором спал Фэникэ.

— А где второй? Я же оставил тебя беременной, когда уезжал…

— Выкинула, когда здесь шли бои… — прошептала она.

— Да… видать, ослабла, не удержала…

— Фэникэ, — ласково позвал Митру и потрепал мальчика по плечу. Но ребенок сердито отмахнулся и повернулся на другой бок.

— Устал, озорник, — вздохнула Флорица. — Не разбудишь и пушкой. Оставь его. Утром наговоритесь…

Прежде чем лечь, Митру извлек из ранца фунтики с конфетами и разложил их рядом с подушкой, чтобы утром мальчик сам нашел их. С тяжелым вздохом нагнулся он, чтобы расшнуровать ботинки. Отчаяние вдруг взорвалось в нем, как граната. «Снова в батраках, и теперь уж навсегда». С яростью сорвал он с себя одежду и швырнул на пол. «Даже не спрашивает, голоден ли я, — с горечью подумал он. — У нее только одно на уме. Эх, бабы, бабы. А может, ей, бедной, нечем и накормить меня…»

Убавив фитиль, Митру задул лампу и ощупью двинулся к постели. Когда колени натолкнулись на дощатый край лавки, две дрожащие руки схватили его за плечи и потянули вниз…

— О чем ты? — ласково спросил Митру, заметив, что Флорица плачет, прижимаясь к стене, чтобы оставить ему побольше места.

— Я думаю… сколько тебе пришлось испытать, бедненький.

Митру подавил вздох. Ему хотелось закурить, и он долго еще лежал с раскрытыми глазами, слишком усталый, чтобы уснуть.

С каждым днем все больше солдат возвращалось по домам. К вечеру, когда приближалось время прибытия поезда, женщины собирались на околице у креста. Они усаживались на траву у придорожной канавы и болтали. По временам то одна, то другая из женщин вскакивала и, приложив к глазам ладонь, всматривалась в озаренную заходящим солнцем степь. Едва вдали появлялись торопливые, казавшиеся огромными фигуры, как раздавался пронзительный крик, прерывающийся от радости, тревоги и нетерпения.