Титус Попович - Жажда

— Привет, Тави!

— Приветствую, Корнелиус! Как дела, Банди? Привет!

— Прекрасно!

— Ну вы, отправляйтесь за свой стол, заказывайте, что хотите. Дядюшка Тави платит за всех. Мне надо побеседовать с племянником — именно с ним. Ведь у меня больше нет сына… Нет!

Приятели удалились без малейших признаков обиды. Они слишком хорошо знали повадки собутыльника.

— Дануц, в следующий раз дядя Тави возьмет тебя с собой. — А вы! — почти враждебно обернулся Октавиан к Джеордже. — Вы не заслуживаете такого ребенка. Это святой, да пошлет ему бог здоровья. Пойди сюда, деточка, дядя Тави поцелует тебя, дорогой мой! — продолжал он и чмокнул Дана мокрыми губами.

— Дядя Гаврил тоже просил целовать тебя… С лампочками он все устроит… Или с Нейманом, или с Андрени. Там посмотрим… Если так пойдет, через месяц я смогу осуществить свою мечту. Ты знаешь, Джеордже, о чем я мечтаю?

— Может быть, выпить? — едко спросил Джеордже и тут же пожалел. Но Октавиан не рассердился.

— Нет. Я хочу построить для себя скит. Для себя одного, около Будурясы… Стану там схимничать и умру с мыслью о супруге… Ее больше нет среди нас…

Цыгане подхватили:

Октавиан вытер навернувшиеся слезы.

— О! Это была святая… Ах да, чуть не забыл. Дан, тебя приветствует господин Бозгович, начальник станции. Он очень высокого мнения о тебе. Ты непременно нанеси ему визит.

Джеордже внимательно следил за Даном. Как мог сын находиться в этом болоте? Похоже, что все это кажется ему вполне естественным. Неужели он такой толстокожий!

— Дядя Гаврил уже подыскал квартиру… Наконец-то, дорогой Джеордже, мы выедем из этой конуры. Новый дом… четыре комнаты… все удобства.

Вдруг старик приподнялся и хлопнул Джеордже по лбу.

— Ты даже не знаешь, что за голова у твоего сына… Какое там твоего? Моего… у меня-то ведь больше нет. Был когда-то и любил я его, берег как зеницу ока…

— Хватит, дядюшка, — остановил старика Дан. — Помиритесь вы, помяните мое слово…

— Ты что же, хочешь, чтобы я попросил у него прошения? Ведь он убил мать своим поведением.

— Не мели чепухи, дядюшка, — осадил старика Дан. — Он сам попросит у тебя извинения. Я это устрою…

— Пойди сюда, я тебя поцелую.

— Что будем пить?

— Ничего! — отрезал Джеордже. — Я ухожу, — добавил он, вставая из-за стола.

— И я, — сказал Дан. — До свидания, дядюшка. Тебе тоже пора домой. Устал ведь…

— Приду, детка, приду. Выпью бутылочку «Минишеля» и приду. Сыграем партию в шнапсли… Общиплю, как цыпленка.

— Ну, это мы еще посмотрим, — весело возразил Дан. Он нагнулся и поцеловал Октавиана. Окончательно растроганный, старик уронил голову на руки и заплакал. — Нет у меня счастья… никогда не было.

Цыгане запели:

— Эй, друзья, — крикнул Октавиан цыганам. — Садитесь со мной за стол. И вы! — крикнул он игравшим в домино. — Идите все сюда. Пусть споют для Банди о степи. Не люблю я вас, венгров, но петь вы умеете… Душа у вас есть, широкая, да только злая она! Запевай, Лаци.

Господин Банди — почтовый служащий — обнял Октавиана.

— Не повезло нам, Тави, не повезло, братец!..

Джеордже с сыном шли рядом. Бульвар кишел гуляющими. Шаркание ног по асфальту сливалось в общий шум.

— Папа, мне хочется, чтобы ты познакомился с Эдит. Я позвоню ей по телефону. И мы встретимся где-нибудь, например в парке. Там теперь хорошо… и грустно.

Не дожидаясь согласия отца, Дан забежал в ярко освещенную кофейню. Джеордже остановился у витрины. Все казалось ему утомительным и бесполезным. О скольких вещах ему придется теперь думать. Война изувечила не только его и замерзших в траншеях под Сталинградом, но и женщин, детей. Сердце его сжалось от болезненного чувства безнадежности. Красивые слова — хлеб, свобода, справедливость — оказались недостаточными. Они утомляли, теряли свое значение и ценность. Он подумал об Эмилии, о том, как она воспримет его рассказ о Дане, и ему захотелось уехать куда-нибудь далеко и надолго.

Из кофейни вышел Дан.

— Мы встретимся через полчаса, — просто сказал он, и они снова зашагали по бульвару.

— Любая попытка объяснить тебе все кажется мне унизительной, — начал Дан, когда они свернули с бульвара и углубились в тихие, пустынные улочки, спускавшиеся к Мурешу. — Все представляется мне значительно проще.

— Оставь, Дан, — с досадой отмахнулся Джеордже. — У нас еще будет время… Я больше не оставлю тебя одного. В конце концов мы найдем с тобой общий язык.

— Я не одинок, папа.

— Ах да. Но тебе это только кажется. Во всяком случае, я не допущу, чтобы тебе пришлось стыдиться самого себя.

Джеордже понял, что попал в цель. Дан шел нахмурившись, низко опустив голову.

— Я не вижу никакого оправдания твоего поведения.

— Мне кажется, папа, что ты смотришь на жизнь сквозь устаревшую призму сентиментальности. Благие намерения всегда прекрасны, но они остаются намерениями.

— Неправда. И не строй из себя циника, не то получишь новую пощечину.

— Это будет явным злоупотреблением положением, — серьезно возразил Дан. — Лично меня идеи не волнуют. Мы, румыны, и без того отдавали им слишком большую дань. Короткая вспышка. Надо создавать, производить, выкорчевывать восточную лень. Уничтожать мягкотелость, соглашательство и демагогию. Для этого нужны деньги и математика.

Джеордже промолчал. Спорить с Даном теперь, по его мнению, не имело смысла. Все казалось ему странным — и влюбленность сына (он не мог себе представить эту девушку и ждал ее с беспокойным любопытством), и эта бурная деятельность, в которой не было ничего романтического, а лишь холодный и глубоко эгоистический расчет. Они поднялись по ступенькам на набережную. Черная река бесшумно катила свои воды, пронизанная вдали вереницей робких, колеблющихся огоньков. Деревья шелестели так же вкрадчиво, как набегавшие на берега волны. Откуда-то издалека доносился запах сырой жирной земли.

— А что ты можешь предложить мне взамен? — резко спросил Дан.

— Я не купец и не делец. Я просто заставлю тебя. И не я, а жизнь и все, что есть лучшего в тебе. То, что ты унаследовал. Честь и требовательность к самому себе.

— Я, наверно, поеду за границу, папа, — тихо проговорил Дан.

— Сомневаюсь.

— Ты посмеешь взять на себя ответственность и запретить мне?

— Да, мальчик, у меня гораздо больше смелости, чем ты думаешь.

Дан, казалось, не слышал отца. Он только вздрогнул и ускорил шаг. На пустынной набережной под фонарем стояла стройная девушка в гимназической форме. Черные, как вороново крыло, волосы рассыпались по плечам.