Титус Попович - Жажда

— Скорее, папа, — заторопился Дан.

Они подошли. У девушки были удивительно большие, черные, блестящие, как от слез, глаза с длинными загнутыми ресницами. Лицо было бледным от волнения, губы дрожали.

— Эдит, вот мой отец.

Девушка протянула руку и смущенно улыбнулась, открыв ряд мелких ровных зубов. Джеордже почувствовал, как в его руке затрепетали тонкие теплые пальцы. В первую секунду он не нашелся, что сказать.

— Мы теперь соседи, — сказал моц, подходя к Митру. — Меня зовут Аврам Янку. А тебя?

Но Митру не слышал. Он вбивал в землю красный колышек с такой осторожностью, будто тот был стеклянный. Потом встал на четвереньки и посмотрел вдоль землемерной цепи, протянутой к другому колышку, вбитому на краю его участка, чтобы убедиться — правильно ли она легла.

— Кончишь ли ты когда-нибудь? — закричал издали Павел Битуша. — До каких пор я буду ждать?

Аврам Янку в нерешительности остановился почти рядом с Митру.

— Ты что? Не хочешь разговаривать со мной? Заважничал?

Митру встал и долго оттирал ладони, чтобы очистить с них налипшую землю.

— Битуша, можешь брать цепь, — закричал он гораздо громче, чем этого требовало расстояние, отделявшее его от приятеля, нетерпеливо топтавшегося на месте. — Не заважничал я, дружище, — обратился Митру к моцу. — Просто очень уж рад.

— Я тебя знаю, — сказал Янку. — Ты Митру Моц. А ты не залезешь плугом на мой надел? — озабоченно осведомился он, подходя ближе.

— Нет! — серьезно ответил Митру. — Клянусь богом! Аминь.

— А это кто? Жена, что ли? — спросил Аврам Янку, показав на стоявшую поодаль Флорицу. Одной рукой она прикрывала рот, другой гладила головку Фэникэ.

— Да, — ответил Митру. — Жена.

Янку замялся, не зная, что еще сказать.

— Давай подымим, — наконец нашелся он.

— Давай, Аврам.

Они уселись, поджав под себя ноги, на землю, оторвали от газеты по клочку бумаги, размяли их между пальцами и, свернув цигарки, с удовольствием затянулись.

— Ты что будешь сеять? — спросил моц. — Я — кукурузу.

— Наверно, тоже. Больше толку.

— Люблю кукурузу. Как взойдет, и поле кажется больше… Я тебя знаю. Ты председатель комиссии.

— Нет больше комиссии, — объяснил Митру. — На что она, раз всю землю поделили.

— Жалко, — покачал головой Аврам Янку.

Цигарка догорела, а Янку все не трогался с места. Митру стал проявлять нетерпение. Ему хотелось побыть без посторонних с женой и ребенком. Наконец он поднялся и, приложив ладонь ко лбу, огляделся вокруг. На всем пространстве черной свежевспаханной земли деловито, как муравьи, копошились люди.

Крестьяне, еще не получившие надела, ни на шаг не отставали от землемера и торопили его, словно боялись, что на их долю не хватит земли. Как только землемер выделял очередной участок, его новый владелец поспешно вбивал колышки и созывал соседей, спеша поделиться с ними радостью. Потом принимался по-хозяйски осматривать первые борозды и на чем свет ругал барона за то, что тот запустил землю.

В стороне, у дороги, стоял Теодореску и прибывший из уездного комитета молодой человек в очках, который все время что-то записывал в блокнот. Перед началом раздела он хотел выступить с речью, но после первых же слов люди стали топтаться на месте, шуметь от нетерпения. Кулькуша, набравшись храбрости, вышел вперед со шляпой в руке и попросил «господина-товарища сделать милость и сказать речь после того, как закончится раздел. Мужики с утра не ели и боятся, что не успеют получить землю до темноты». Молодой человек засмеялся, махнул рукой землемеру, и тот начал нарезать землю с помощью Васалие Миллиону, Бикашу, а вначале и Джеордже. Моцы робко смешались с остальными. Их жены толпились молчаливой стайкой вдалеке на краю поля.

— Аврам, а ты знаешь, кто тебе дал землю? — неожиданно спросил Митру, — вспомнив, как вчера вечером на заседании Теодореску говорил, что все коммунисты должны толковать с людьми, разъяснять непонятное и привлекать их в партию.

— Знаю, — ответил горец. — Всемилостивый бог…

— Какой бог? Что ты мелешь? Коммунистическая партия, понял?

— Говорят вроде так. А кто партию вразумил? Разве не господь? Он ведь…

— Румынская коммунистическая партия, — продолжал Митру, словно не слыша слов Янку. — Партия сделает нам еще много добра, потому что это партия бедняков и борцов за свободу. Ты, Аврам, послушайся моего совета и вступай в партию.

— Хорошо, — не задумываясь, ответил собеседник. — Вот только неграмотный я…

— Научишься…

— Что-то не верится, — с сомнением проговорил моц и, постучав себя пальцем по лбу, добавил: — не лезет сюда ничего.

— Это тебе только кажется. Полезет…

— Может, и так. Но только как же я запишусь, коли писать не умею.

— Палец приложи! — крикнул выведенный из себя Митру.

— А можно так?

— Можно.

— Тогда приложу. А ты и в партии председатель?

— Не я. Завтра придешь в Лунку. А пока поговори со своими, разъясни им, как я тебе.

— А что им сказать?

— То же, что я тебе говорил. Коммунистическая партия дала землю беднякам и фронтовикам. Скажи, что господской власти приходит конец.

— Может, и приходит… но землю все-таки нам дал бог…

— Ладно, пусть будет по-твоему. Но у бога своей партии нет, поэтому ты должен записаться к нам.

— А в церковь ходить дозволено?

— Дозволено.

— Вот это очень хорошо. Может быть, партия построит церковь и у нас в поселке, а то хоронят нас, как цыган, без попа.

— Ну ладно, дружище. Потом поговорим. Там посмотрим…

Аврам Янку наконец сообразил, что Митру хочет отделаться от него, и неохотно поднялся с земли.

— Доброго здоровья, — попрощался он, затянувшись в последний раз. — И ты будь здорова, — обратился он к Флорице, и, широко ступая, словно стремясь отмерить шагом как можно больше земли, он пошел к своему наделу.

Когда моц ушел, Митру, не вставая с земли, повернулся к Флорице.

— Поди сюда, дорогая, — пробормотал он. Флорица подошла с сыном за руку. — Садитесь, — тихо сказал Митру. — Садитесь рядом.

Они долго сидели молча, пока Фэникэ не надоело и он заявил, что пойдет играть.

— Там на опушке ребята собирают грибы, — объяснил он отцу.

— Иди, — согласился Митру. — Можешь идти.

Фэникэ убежал, а Митру обратился к жене:

— Больно уж ты в отрепье ходишь, Флорица… Не нравится мне это…

— Оставь. Не время сейчас…

— Не оставлю. Грустно мне стало…

— Устал, видно…

— Не устал. Глигора и Арделяну вспомнил. Бедняги. Сердце сжимается, как подумаешь… Только бы попался мне в руки Пику…

— Успокойся… Больно ты злой стал, Митру…

— Так надо, Флорица… Так надо…

Они снова замолчали, рука Митру продолжала лежать на худом плече Флорицы.

Но их отдых продолжался недолго. Неуклюже шагая через борозды, приближался Кордиш.