Титус Попович - Жажда

— Завтра на заседании рассмотрим, но я думаю, что уже могу пожать вашу руку, товарищ капитан. Билет получите у секретаря волостного комитета — у Мындрока.

Журка наморщил лоб и снова повторил:

— Лунка? Мне кажется, у нас есть там один коммунист… забыл вот только имя. Он железнодорожник. Нет, ничего не поделаешь… Забыл. Глупею…

— А какие будут задачи?..

Журка рассмеялся, откинувшись назад и обнажив ряд белых, крупных, как у волка, зубов.

— Как вы сказали? Задачи? Это звучит по-военному и вместе с тем правильно. Мы еще вооружены…

Он умолк и протянул руку к револьверу на поясе Джеордже.

— Ваш или…

— Мой, подарок одного советского офицера.

— И у меня есть где-то. Не помню где… Это вы хорошо сказали — задачи… Позднее у нас будут поручения, и, конечно, мы помолодеем. Иногда эти военные термины очень уместны. Сам я не умею ими пользоваться. В армии мне не доверили даже винтовки, считали подозрительным бунтовщиком. Я чистил картошку и уборные… Вашей основной задачей, капитан, будут люди, — продолжал он, снова став серьезным. — Люди, партийная ячейка. Вы из Венгрии, не так ли? Приходилось с кем-нибудь говорить?

— Только… с несколькими коллегами здесь в городе, — скривился Джеордже.

Журка понял. Упершись локтями в колени, он наклонился к собеседнику.

— Многие нас ругают теперь… я говорю, конечно, не о тех, кого мы уничтожим. — Он произнес это слово просто, как будто речь шла об уборке квартиры. — Многие прикрываются теперь картонным щитом, на котором большими буквами написано: «Демократия». Они, так же как и мы, знают, что щит из картона, но считают, что у нас не хватит храбрости разорвать его из-за этих, в спешке написанных букв. А вокруг них собираются слабые или те, кто не знает, где правда.

— К правде нелегко прийти, — прошептал Джеордже.

— Знаю. Но нужно. Итак, Мындрок сообщит вам, когда надо будет приехать за партбилетом. С ним поговорите подробнее, он знает обстановку.

Журка проводил Джеордже до двери и, пожимая руку, сказал так неожиданно и чистосердечно, что Джеордже вздрогнул от удивления:

— Возможно, что мой прием вас немного разочаровал… В конце пути, пройденного с таким трудом, требовалось бы что-нибудь более возвышенное…

Открыв дверь и наклонившись к уху Джеордже, Журка добавил:

— Великие дела начинаются всегда просто… И это хорошо.

Еще не было двух часов, когда Джеордже оказался у церкви, где должен был встретиться с учителем, о котором ему говорил Мареш. Вся история казалась ему довольно путаной и неясной, и он почти сожалел, что так легко согласился на встречу. Вместе с тем он считал, что лишний человек в школе не помешает, особенно первое время, когда на него самого навалится столько дел.

Дождь продолжал моросить, но небо посветлело и стало таким же матово-серым, как асфальт, покрывавший площадь. Джеордже прогуливался перед церковью и думал о семье. Воспоминания об уютном тепле домашней кухни, большой белой постели, на матраце которой за много лет отпечаталась форма его тела, вызвали у него растроганную улыбку.

Джеордже собирался уже уходить, когда из-за угла появился молодой человек в черном длинном старомодном пальто с вытертым меховым воротником. Молодой человек смущенно остановился перед Джеордже. Он весь взмок от спешки, на носу блестели запотевшие очки.

— Господин директор Теодореску? — спросил он почему-то заискивающим (Джеордже не понял почему) тоном.

— Да, это я.

— Позвольте представиться… преподаватель Суслэнеску.

Джеордже пожал маленькую, почти детскую руку — горячую и потную. Оба смущенно замолчали, не зная, что сказать.

— Я надеюсь… господин Мареш говорил вам обо мне…

— Да. Но только в общих чертах. Я понял только, что…

— Что я хочу поехать в деревню, — деланно засмеялся Суслэнеску. Его узкое, с топкими нервными чертами лицо было небрито. Вымученная грустная улыбка заставляла предполагать, что он был человеком крайне чувствительным. — Вы, наверное, хотите получить разъяснение, не так ли?

Суслэнеску двинулся вперед, Джеордже пошел за ним, спрашивая себя, куда они идут.

Суслэнеску шел быстро, наклонившись вперед всем телом, руки безвольно болтались по бокам.

— Объяснение… предельно просто! Конечно, я не собираюсь навсегда оставаться в деревне, но пока… Мы переживаем смутные времена… Ужасающая нищета… У меня хрупкое здоровье… жалования не хватает…

Суслэнеску выпалил все это одним духом, как хорошо заученный урок.

Неожиданно он взглянул Джеордже прямо в лицо. За толстыми стеклами очков его черные глаза блеснули совсем по-детски. Вообще во всем его существе было что-то напоминавшее юношу, щеки которого неожиданно обросли густой колючей щетиной.

— Кроме того, там спокойно, — продолжал Суслэнеску дрожащим голосом и тут же добавил: — Очень прошу вас… согласитесь. Я принес бумаги, диплом… — И он с лихорадочной поспешностью стал рыться во внутреннем кармане пальто.

— Не надо! Не надо! — довольно неуверенно остановил его Джеордже. — Когда же вы намерены поехать?

— Да вместе с вами! Вы имеете что-нибудь против?

— Нет, конечно… Только я уезжаю сегодня…

— Я могу сопровождать вас. Вещи мои уже упакованы.

— Господин Суслэнеску, — пошутил Джеордже, — мне кажется, что ваш отъезд похож на бегство.

Он ожидал, что шутка вызовет замешательство собеседника. В голове мелькнуло подозрение — не бывший ли это железногвардеец, который хочет скрыться. Быстрый и ясный ответ озадачил Джеордже еще больше.

— Да, это бегство.

— От кого же вы бежите?

— От самого себя.

Суслэнеску тяжело вздохнул, словно желая прогнать беспокойную мысль.

— В инспекции вы можете получить все необходимые справки обо мне. Я член социал-демократической партии, опубликовал статью в «Вочя попорулуй». Если и есть другие причины, они… исключительно личного характера.

— Хорошо… В таком случае…

— У меня еще одна просьба… Я бы очень затруднил вас, если бы попросил… Кстати, вы обедали?

— Нет.

— …если бы я попросил вас пообедать со мной? Я живу в двух шагах. Это — нечто вроде пансиона, будьте покойны, все оплачено до конца месяца, — по-студенчески улыбнулся он, — и… мне не хотелось бы оставаться одному… теперь.

Суслэнеску мельком взглянул на загорелое лицо Джеордже и ясно прочел на нем скуку. Это заставило его покраснеть и добавить почти с отчаянием:

— Кроме того, вам придется, вероятно, приютить меня на денек-другой, и мне хотелось бы заранее расквитаться.

Остаток пути они прошли молча. Время от времени Суслэнеску обращал внимание Джеордже на пробоины в стенах домов и рассказывал, какие сражения происходили здесь, подчеркивая, что это, конечно, не сможет произвести впечатление на Джеордже, побывавшего на фронте.