Титус Попович - Жажда

Когда русские переходили в атаку, с соседнего участка начинали бить немецкие полевые орудия, пулеметы; огнеметы лизали улицу и окрестные развалины. Тогда они вплотную прижимались к земле и целились в черные тени, танцевавшие в красном мареве разрывов.

Если бы не полковник Думитреску, они давно бы сдались. Лишь у него сохранились какие-то крохи энергии и воли. Полковник без конца рассказывал анекдоты, награждал солдат пощечинами, отдавал приказы, которые сам писал на листке блокнота, и уверял, что где-то в окрестностях Сталинграда накапливаются германские бронетанковые силы, которые прорвут русское кольцо. Думитреску произносил длинные патриотические речи и без конца твердил, что русские не берут пленных, причем не из злобы или дикости, а просто потому, что им нечем их кормить. Однажды, когда сошел с ума сержант, полковник застрелил его в упор, а потом разрыдался. За ним, словно тень, следовали два молодых, худых как щепки младших лейтенанта. Спал он между ними, обняв их.

Через неделю лошади были съедены, и никакой еды больше не было. Солдаты (их осталось пятнадцать) все время спали, скорчившись и прижавшись друг к другу. Они не вставали даже в тех случаях, когда русские переходили в атаку. Открывали огонь только немцы из соседних зданий. Там засели фанатики-эсесовцы, и, по-видимому, у них оставалось еще продовольствие и боеприпасы. Сначала Джеордже ужасно страдал, как и все остальные, потом в нем произошла странная перемена: он начал молиться. До войны он был атеистом, хотя никто об этом не знал, не верил в бога он и теперь, но молитвы успокаивали и усыпляли его. Иногда Джеордже подползал к солдатам и заставлял их рассказывать о своей жизни. Солдаты рассказывали какие-то фантастические истории о полях, на которых работали весной, летом и осенью, а не зимой, о своих женах со странными именами — Мария, Флорика, Анна, Сильвия, о маленьких детях. Некоторые стали жевать пояса и ремни от винтовок, а потом их рвало кровью и желчью. Однажды ночью Джеордже услышал из угла, где помещался Думитреску, всхлипывание и голос младшего лейтенанта Вэляну. Другой к тому времени замерз.

— Я хочу есть… хочу есть, зачем мы ушли из лагеря?

— Замолчи, крошка, — вполголоса успокаивал его полковник.

Младший лейтенант вдруг пронзительно взвизгнул, грохнулся на пол и стал корчиться. Из клубка солдатских тел послышалось недовольное ворчание. Полковник приподнялся, подполз к выходу из подвала и исчез во мгле. Джеордже снова забылся тяжелым сном без сновидений. Язык в распухшем рту горел, как нарывающая рана. Когда он проснулся, в углу полковника светился огонек: на спиртовке потрескивал тающий снег и пахло мясом. Младший лейтенант сопел от вожделения. Джеордже осторожно, чтобы не разбудить остальных, подполз к ним.

— Я тоже хочу есть! — неожиданно прозвучал в темноте его хриплый голос.

— Ах, это ты, Теодореску? — прошептал полковник. — Замолчи. Полезай наверх и бери…

— Где?

— Там, наверху… есть мясо.

Джеордже так ослаб, что потратил целый час, прежде чем дополз до выхода из подвала. Снаружи царила непроницаемая тьма и ужасающий холод. Вьюга швыряла в глаза горсти снега. Потом по телу разлилось приятное тепло. Джеордже понял, что это конец. Ему стало вдруг удивительно хорошо, пропал даже голод, как после обильного обеда. Неожиданно за две улицы от него забила легкая артиллерия, вспыхнуло ослепительное пламя огнеметов, завыл воздух, загудела земля, Джеордже очнулся. Вокруг виднелись лишь обглоданные скелеты лошадей, больше ничего. Но вот он заметил труп с отрезанной до плеча рукой, недавно отрезанной рукой…

Джеордже не помнит, как добрался обратно в подвал. Люди спали. Спиртовка мигала голубым зрачком. Осторожно, стараясь не шуметь, Джеордже вынул револьвер и спустил предохранитель.

— Господин полковник, — шепотом позвал он.

— Ну как? Принес? — вместо ответа спросил тот.

Выстрел грохнул неожиданно, солдаты повскакали и, толкаясь, стали расхватывать оружие.

— Ты спятил, пречистая богородица, — зарычал полковник. — Где ты там? Как бы не убить другого…

Джеордже упал в обморок.

На другой день утром русские снова атаковали и, подавив слабое сопротивление немцев, заняли позиции в сотне метров от подвала. Джеордже находился в каком-то тумане. Он забыл обо всем, что произошло в прошлую ночь. Как во сне, услышал он суровый голос:

— Господин полковник, давайте сдадимся… все равно…

Потом грубый окрик полковника: «Расстреляю!» — ропот солдат, угрожающее щелкание затвора, и снова молчание.

Прошла еще одна ночь. Необычная тишина царила в городе, покрытом толстым слоем снега.

Утром у входа в подвал затрещали выстрелы и появились русские с автоматами. Солдаты поднимались один за другим, у некоторых не хватало сил держать поднятыми руки. Полковник Думитреску нес на руках младшего лейтенанта.

Сталинградская армия капитулировала.

Белый город казался пустынным. В небе стояли неподвижные, словно замерзшие столбы дыма, и отовсюду среди белых скелетов танков, автомашин, орудий, телег, кухонь, человеческих и лошадиных трупов брели к Волге немые колонны пленных. Офицеры с ногами, обмотанными в обрывки шинелей, солдаты с накрученными на голову серыми простынями — детские фигуры со сморщенными лицами старцев. По сторонам шагали советские солдаты. Молодые и приземистые, в своих полушубках и валенках, с раскрасневшимися от мороза лицами.

Берега покрытой льдом Волги чернели от народа. Этот необычно тихий человеческий муравейник еле шевелился.

— Конец войне, братцы, — пробормотал кто-то за спиной Джеордже.

— Брешешь, — со злобой ответил ему другой хриплый голос.

На западе беспрерывными глухими перекатами громыхала орудийная канонада.

— Наши стреляют.

— Какое там. Русские.

Механически переставляя онемевшие ноги, Джеордже оказался рядом с одним из своих дальних знакомых — тоже учителем. До последних дней тот находился с немцами и выглядел поэтому не таким истощенным. Он поддержал Джеордже и сунул ему украдкой кусок черного сухаря.

— Русские ничего нам не сделают. Вот те крест, ничего, — раздался за спиной Джеордже чей-то радостный бас. — Вот гляди, один дал мне цигарку, да нечем прикурить.

— Русский офицер сказал, что на первом привале нам дадут горячих щей…

— Горячих?

— Прямо с огня.

Колонна тащилась по снежной дороге. Яркое морозное солнце слепило глаза, и слезы замерзали на щеках мелкими твердыми бусинками.

Джеордже задумался, глядя на эту побежденную, плачущую ледяными слезами армию, которой было наплевать на победу, наплевать на все. Горячие щи… Все тело его сотрясалось при мысли об этих щах, вкус которых он даже не мог себе представить. Джеордже покрепче оперся на плечо соседа, фамилию которого не мог даже припомнить. Вопрос, который он ни разу не высказывал вслух за эти два года, теперь вырвался, как крик, из его груди.