Титус Попович - Жажда

— Что нам здесь понадобилось? Что?

— Ничего, — с недоумением ответил сосед. — Нас послали.

— Ах да, точно. Нас послали… А кто? Кто? — хрипло допытывался он.

Маршал? [22] Подразумевается маршал Антонеску — глава фашистского правительства Румынии. Он видел его один раз под Одессой. Маленький, рыжеватый, юркий, со стеком под мышкой…

Что это был за человек? Что представляли собой все те, кто развязал войну? Джеордже понимал, что все эти мысли и вопросы всего лишь пустой бред, порожденный голодом и морозом. Но все же они доставляли ему удовольствие, как книга с картинками, которую они перелистывали с сыном в зимние вечера. Закрывая глаза, Джеордже прислушивался к шарканью тысяч ног по обледеневшему снегу, к коротким командам русских и думал, что где-то несколько сытых людей все еще водят пальцем по карте. Все это казалось ему теперь смешным и ненужным.

Мимо медленно проехала открытая машина с несколькими советскими офицерами. Один из них кричал в рупор по-румынски:

— Пленные! Колонна будет распределена по лагерям на марше. До первого — пятнадцать километров. Часть останется там, остальных погрузят в вагоны.

Машина тихо двинулась дальше. Этот говоривший по-румынски голос растрогал Джеордже.

— Пятнадцать километров… Мы пропали… пятнадцать километров, — забормотал сосед Джеордже. — Не опирайся больше на меня, я сам устал… Как же мы… протащимся пятнадцать километров…

Вскоре Джеордже почувствовал, что шатается. В глазах вдруг потемнело, по степи пошли розовые тени. Джеордже качнулся раз, другой, замерзший снег с молниеносной быстротой приблизился к глазам. Удара он не почувствовал.

Когда Джеордже пришел в себя, то снова шагал, опираясь на чье-то сильное плечо. Это был Думитреску. С другой стороны на полковнике, как тряпка, повис белокурый младший лейтенант.

— Какого дьявола ты вздумал падать, лейтенант? Хочешь, чтобы тебя пристукнули? Родина еще нуждается в нас.

Думитреску говорил без умолку, и пар замерзал на его лице белой маской. Время от времени полковник смахивал иней рукой, одетой в перчатку.

— Ты хотел пристрелить меня тогда ночью? За что, дорогой?

Джеордже пожал плечами.

— Не представляю себе. Простите. Наверно, в приступе безумия.

— Ничего подобного, потому что ты резервист — шпак. Кто ты на гражданке?

— Учитель.

— Опирайся на меня, выдержу и тебя, и этого птенца. Как ты думаешь — дадут нам пожрать чего-нибудь или так расстреляют?

В этот момент мимо них проходил русский солдат, и Джеордже спросил его по-русски, сколько осталось идти. Солдат угрюмо посмотрел на него.

— Немного! А что, тебе плохо? — коротко спросил он.

— Нет.

— Да ты, оказывается, знаешь русский, — удивился Думитреску. — Как тебя — Теодореску, кажется?..

— Да, господин полковник.

— Прекрасно. Мы должны держаться. Весной снова будем на свободе, и с оружием в руках. А тот, с которым ты шел раньше, твой друг?

— Нет.

— Это хорошо. Он выбился из сил, присел на обочине, и русский пристрелил его.

Мимо них проехала другая автомашина, откуда послышались новые распоряжения. Пленные передавали их друг другу.

— Мы останемся в лагере… А те — вот от этого солдата и дальше… Отдохнут ночь, поедят и двинутся дальше… Понял? Передай следующему.

К вечеру они добрались до села с занесенными снегом деревянными хатами. По соседней дороге проходили колонны белых танков и грузовики, битком набитые распевавшими песни солдатами. Думитреску долго смотрел на них, потом плюнул с досады и поудобнее устроил на плече безжизненное тело младшего лейтенанта. Колонна остановилась на площади, увязая по колено в сугробах. Некоторые повалились в снег лицом. К пленным обратился офицер:

— Сегодня вечером мы дадим вам только половинную порцию хлеба и борща. Ешьте понемногу, иначе помрете.

— Зачем расстреляли тех, кто не мог идти? — прозвучал в темноте из гущи колонны громкий голос Думитреску. — Где же международное право?

— Никто не был расстрелян! — холодно ответил офицер. — Тех, кто не мог передвигаться, подобрали идущие за колонной грузовики.

— А, черт, — яростно сплюнул Думитреску.

В окнах домишек светились оранжевые огоньки. Сквозь припухшие веки Джеордже жадно смотрел на них, не в силах представить, что происходит там, внутри. Есть больше не хотелось, даже сон и тот прошел.

Лагерь находился поблизости — несколько бараков, окруженных колючей проволокой. Там тоже поблескивали редкие огоньки. В воротах Джеордже машинально наклонил голову. Навстречу им бросилась толпа людей.

— Из какой части? Откуда? Кончено под Сталинградом? Слава богу… Устраивайтесь у нас пока, потеснимся… Построят новые бараки. Привезли материал. Пошли. Ой, Ионикэ, на что они похожи…

— Кто это? — шепотом спросил Джеордже.

— Какие-то полоумные, — пробормотал Думитреску.

— Приготовить котелки! — раздался вдруг веселый, задорный голос.

Вскоре Джеордже уже сидел, прислонившись к дощатой степе, с дымящимся котелком и куском хлеба в руках. Он успел лишь раз глотнуть обжигающей жидкости и рухнул лицом в снег, покрасневший от пролитого борща.

Через несколько недель пребывания в лагере Джеордже почувствовал, что не в силах больше оставаться таким, каким был до сих пор. Напряжение и страх, с которыми он боролся, как умел, исчезли. Люди робко пытались научиться снова жить. Все вдруг показалось Джеордже интересным и новым: переклички, рассказы тех, кто ходил рубить дрова в соседний лес, но прежде всего — люди. Он с любопытством наблюдал за ними, но не решался приблизиться, боясь встретить такую же душевную пустоту и бесконечную усталость, когда единственной реакцией на все может быть лишь грустная улыбка.

В офицерском бараке жило человек тридцать офицеров различных званий и родов войск, в большинстве своем кадровиков. Джеордже всегда испытывал к ним глубокое презрение. Офицеры целыми днями валялись на нарах, рассказывали сальные анекдоты и ссорились из-за каждого пустяка. Однажды у одного капитана-кавалериста пропали шпоры, и он закатил настоящую истерику. Изредка возникали разговоры о воине, но они отличались обычно безграничной глупостью. Большинство офицеров твердо верило в победу Германии и с нетерпением ждало весны, а вместе с ней и эсэсовских танков. Это были те же люди, которые три месяца назад выползали с поднятыми руками из укрытий, полумертвые от голода и страха.

Многие с каким-то бесстыдным цинизмом раскрывали свои самые интимные секреты. Особенно отличался один капитан танковых войск, который до бесконечности повторял грязные истории. Тот же самый человек не мог без слез говорить о родине, обожал короля Михая, Антонеску и Гитлера, считал евреев виновниками поражения и тут же снова возвращался к своим любовницам, подробно расписывая их достоинства и недостатки.