Юлий Крелин - Письмо сыну

Но Гусеву не лучше! Мы ведь себя обманываем. Мы просто не можем решиться на повторную операцию. Смелости не хватает. Боимся. Надо оперировать, а мы вокруг ходим.

Трудно решиться!

Опять рвота. Живот растет.

— Иван Михайлович! Больно? Может, легче? Все еще тошнит? Иван Михайлович? Надо операцию делать. Все будет хорошо. Клянусь. Ты мне веришь, Иван Михайлович? Ну так я ручаюсь (!).

«Все будет хорошо». Если бы я был так уверен!

«Ведь ничего в нем не осталось! Он пришел к вам как граф!»

Опять операционная. Все привычно, спокойно. Игорь, Таня на месте. Дают наркоз. Что же волноваться? Что мне Игорь, что Таня — началась вторая операция! Сейчас разрез и… что там окажется?

Нож. Кровотечение останавливаю.

— Давай зажим.

— Ладно! Остальное потом. Посмотрим, что там.

— Кишки раздуты. Выпота нет. Гноя нет.

Значит, анастомоз цел — сшито хорошо. Уже легче дышится.

— Смотри! А здесь кишки спавшиеся. Где-то препятствие. Давай вытаскивай их. Вот! Видал! Спайка! Перетягивает кишку…

Спайка пересечена и… все стало на свои места.

Хорошо-то как!

— Давай зашивать быстрей. Это и ему легче. Он сейчас быстро выйдет из этого состояния. Гусев! Молодец! С первой операцией все в порядке! Все правильно сделано! Не напортачил!

И в первый раз хорошо, и сейчас. Не так страшен спрут, как о нем говорят. А хороша книга «Приматы моря»!

Как он там у вас? Как давление, пульс? Порядочек!

Есть что-то в хирургии от благородного детектива и благородного спорта. Ты себя чувствуешь героем. Выясняешь, на тебя все смотрят, ждут. Операция тебя подстегивает. Вырастаешь в собственных глазах. Ходишь эдаким демиургом. Все хорошо. Что, разве не правду я говорю? Со смертью-то побороться приятно. Кыш, костлявая! Пусть на тебя жалуются. Ну и что же, что в больницах забывают про хорошее и помнят про плохое? Естественно, в больницу и не должны стремиться. Во-первых, плохое больше запоминается. А во-вторых, самое хорошее в больнице все равно плохое. Почему больному должно быть дело до творчества врача? А вот если ему было больно — это ему важно, и этим он, конечно, недоволен. Если у него плохо заживает, да еще не дай бог нагноение, тем более: у него уже появилось моральное право писать жалобу. Ужасны эти жалобы на врачей и сестер.

Рассказывали про жалобу в роддоме на врача, которая якобы не помогала роженице, а платочки в тазу стирала. А врач просто руки мыла в тазиках. Руки-то моют в тазиках салфетками. Но откуда всем знать это! Жалобщице было больно, и было обидно, что врач не помогает ей.

Ерунда. Пускай ругают. Плевать. Впрочем, не всегда.

Гусев будет жить!

— Нет, меня не ждите, ребята. Я еще посижу. Послежу.

Как-то он будет после операции? Впрочем, почти наверняка уже все в порядке.

— Анна Ивановна, можете брать его в палату!

Второй раз его повезли по этому пути.

Сигареты еще есть. Бензин кончается. Ничего, в пальто есть спички.

— Слушай, а кого на завтра на операцию назначим? Давай Ваймана. Он ведь полностью обследован. Просит быстрей его оперировать. А Алданов остается тяжелым. Ему желудок промыли? И пусть зонд не удаляют. Ну, я пошел в ординаторскую.

Анны Ивановны опять нет на месте. Она наверняка не отходит от Гусева. На нее опять жалобу напишут. Соберется комиссия. Будут обсуждать. Зачитывать решения на утренней пятиминутке.

Зато за Гусева я спокоен, когда она в отделении.

Собственно, сейчас-то на нее не пожалуются. Ее рабочее время кончилось. Она у Гусева «за счет своего времени». Другая сестра пришла на ее пост. Все в порядке.

— Идите, идите домой, Анна Ивановна!

— А кто же с ним-то останется?

— Я здесь еще буду…

— А долго будете?

— Не знаю, но еще посижу.

— Может, принести поесть?

— Я с дежурными поел.

— Иван Михайлович! Иван Михайлович! Откройте глаза. Ну, как дела? Не больно? Немного? Это ничего. Скоро совсем хорошо будет.

Все-таки глупо это — теребить больного после операции. Ведь операция была, наркоз. А мы обязательно требуем какое-то слово в ответ. Очень важно для нас голос его услышать, хоть слово живое. Сразу все легче и светлее.

Пойду писать операцию.

— Давай сразу и в историю болезни, и в журнал. В четыре руки. А то долго будет.

Сейчас бы на улицу. Погода хорошая. Теплая. Снежок прошел. Погулять бы. Интересно, ребята не разбежались со стройки раньше времени? Подведут еще, черти. Иди тогда объясняйся в дирекции. Или как теперь говорят, в ректорате.

— Во! Легки на помине. А я о вас сейчас думал. Там все в порядке? Ушли вовремя? Лопаты сдали? Не подвели, в общем? Ну лады. Спасибо, ребята.

— Больной ничего, спасибо. Да вы пойдите к нему.

Подежурить? Конечно, можно. Идите в приемный покой, там всегда есть работа. Полон приемный сейчас пьяных. У кого голова разбита. У кого из носа кровь. Кто вообще блажит, не поймешь, что с ним. На днях привезли одного пьяного, так он ножом пырнул санитара-студента и одного постороннего человека, сопровождавшего больную. На них столько сил все тратят! Убери их. Зашей раны. Да еще уговорить их надо. В вытрезвителе с них хоть деньги берут. Короче говоря, пойдите повоюйте с ними. Это будет большая помощь дежурным.

— У Гусева? Конечно, тоже можно подежурить. Даже хорошо будет. По одному посидите около него. За это вам большое спасибо.

— Нет, я не дежурю. Это я из-за Гусева задержался. Наверное, скоро смогу уйти.

— Ну давай писать: «Иссечен старый рубец. Вскрыта брюшная полость. К ране предлежат раздутые петли тонкого кишечника. При ревизии области первой операции отклонений от обычного течения не обнаружено. В восьмидесяти сантиметрах от Трейцевой связки обнаружена спайка, образовавшая двустволку. Ниже петли кишечника спавшиеся. Спайка пересечена…»

Давно пора магнитофоны завести. Продиктовал, и все. А то пиши в историю болезни, потом в журнал. Хорошо еще, мы в четыре руки пишем.

— Иван Михайлович! Как дела?

Пульс хороший. Давление: манжетка на руке крутится — похудел. 100, 120, 130, 140. Хватит! Отпускаю. 110. Тук-тук, тук… 70. 110/70. Хорошее давление. Все в порядке.

— Анна Ивановна ушла? Ну как дежурится? Пока ничего? Много пьяни валяется? Надо как в вытрезвителе — брать с них деньги. Можно было бы белья для больницы купить. Инструменты обновлять чаще. Лампы новые в четвертой операционной поставить. Последите за Гусевым. Я попозже позвоню вам. Ну будьте здоровы!

На улице-то как темно. Трамвай! Догоню. Ноги как ватные. И снег, как вата. Стоит ли бежать? Неохота. Да и сил нет. Поплетусь так. Что-то размяк я совсем. Быстрей бы до дому добраться. Вон еще трамвай. Все ж побегу. Потом жди его. Он! Успел!

— Анна Ивановна! Вы только сейчас едете? Зачем вы столько газет накупили?

Ах да, я и забыл! На днях Анна Ивановна с каким-то непонятным торжеством сказала мне: