Карл Кнаусгорд - Детство

Никогда время не летит так быстро, как в детстве, никогда час не бывает так короток. Все открыто перед тобой. Мир распахнут перед тобой, ты бежишь то сюда, то туда, делаешь то одно, то другое, и вдруг солнце уже село, поглядишь — вокруг стоят сумерки и время уже опустило шлагбаум: ой, никак уже девять часов? Но и так медленно, как в детстве, время никогда не тянется, никогда час не длится так долго. Если открытое пространство закрывается, если исчезает возможность бегать то туда, то сюда, в действительности или в воображении, шлагбаумом становится каждая минута, а время — тесной клеткой, в которой ты заключен. Что может быть тяжелей для ребенка, чем целый час сидеть в автомобиле, едущем по дороге, которую ты знаешь наизусть, направляясь куда-то, где тебя ждет что-то хорошее и желанное? В полном дыма салоне, потому что оба родителя курят, с отцом, который кипит от раздражения каждый раз, как ты, меняя позу, нечаянно ткнешься коленкой в переднее сиденье?

Ах, как же медленно тянулось время! Как долго ждать, пока за окном покажутся знакомые приметы. Сначала крутой подъем от центра Арендала через жилые кварталы к мосту на Хисёйю, потом мимо залива вдоль всего острова, мимо коккепласенского нервного санатория, в котором работает мама, затем под горку мимо магазинов, по мосту через реку Нидэльв и далее по бесконечной равнине с домами, лесами и полями до самого Неденеса. Еще и Февик не проехали! А оттуда еще ехать и ехать до Гримстада, а уж сколько потом от Гримстада до Лиллесанна, а от Лиллесанна до Тименеса, а от Тименеса до моста Вароддбру и от Вароддбру до Лунда, это и говорить нечего…

Мы молча ехали на заднем сиденье, глядя на меняющуюся местность, по которой вилась дорога. Мелькнул за окном залив со шхерами и маленькими островками, затем мы нырнули в густой лес, потом пошли речки и речные долины, жилые поселки и промышленные районы, крестьянские усадьбы и луга — все такое знакомое, что ты уже заранее знаешь, что покажется впереди. Только проезжая мимо зоопарка, мы пробудились из полусонного состояния, потому что тут в любую минуту за высокой железной сеткой могло показаться то или иное животное — бесплатный аттракцион! Но вот длинная ограда осталась позади, и мы снова погрузились в полудрему. Час неподвижного сидения в машине, целый нескончаемый час, прежде чем вокруг начал принимать форму город и центр тяжести между бесконечной ездой и долгожданной встречей с дедушкой и бабушкой наконец сдвинулся. Въехать в город означало вернуться в живой поток времени, стрелки часов снова приходили в движение, вон магазин «Оазис», под ним живет двоюродный брат и двоюродная сестра, Юн Улаф и Анн Кристин, дети маминой сестры Хьеллауг и ее мужа Магне, а вот и каштановые деревья вдоль дороги, высокие облупленные каменные дома у обочины, вон аптека, продуктовый магазинчик «Рюндинг», вот и перекресток со светофором, дальше — музыкальный магазин, белые деревянные домики, узкая дорога и вдруг слева — желтенький дом бабушки и дедушки.

Папа немного проехал мимо дома вниз по склону, затем сдал назад и въехал в проулок напротив, — только так можно было заехать во двор.

В кухонном окне показалось бабушкино лицо. Когда мы вышли из автомобиля, поставленного впритык к кованой, покрытой лаком гаражной двери, и поднялись на покрашенное красной краской каменное крыльцо, навстречу нам на порог вышла бабушка.

— А вот и вы! — сказала она. — Заходите!

Мы зашли в прихожую.

— Ну, мальчики, как же я по вас соскучилась!

Она крепко обняла и расцеловала Ингве, покачиваясь с ним взад-вперед. Он отворачивал лицо, но видно было, что ему приятно. Затем она и меня так же обняла и покачала. Я тоже немного отворачивал лицо, но мне тоже сделалось приятно. Щека у нее была теплая, и от нее хорошо пахло.

— А мы, кажется, видели в зоопарке волка, — сказал я, когда она разжала объятия.

— Подумать только! — сказала она и, засмеявшись, потрепала его по волосам.

— Не было этого, — сказал Ингве. — Карл Уве все выдумывает.

— Было — не было, — сказала она, потрепав и его. — А все равно ведь хорошо, мальчики!

Сняв куртки, мы повесили их в прихожей, где была для этого открытая ниша с вешалками, и, пройдя по синему ковролину, ступили на лестницу. На втором этаже справа располагалась гостиная, слева — кухня. Гостиной пользовались только по торжественным случаям, например на Рождество. У торцовой стены стояло пианино, на нем красовались три фотографии сыновей в студенческих фуражках, над ними висели две картины. У продольной стены стояли три невысоких темных шкафа со стеклянными дверцами, сверху на них были выставлены привезенные из поездок сувениры, среди прочего — светящаяся гондола и чайник из коричневого с золотом стекла с длиннющим носиком, усеянный, по моим представлениям, алмазами и рубинами. В глубине комнаты стояло два черных кожаных дивана, между ними — расписанный розами угловой шкаф, перед ним — низенький столик. Из больших окон открывался вид на реку и город на высоком противоположном берегу. Но во время обычных посещений, вроде нынешнего приезда, мы туда не заходили, а шли налево в кухню, за ней находились еще две комнаты, нижняя из которых соединялась с гостиной раздвижной дверью, выходившей на маленькую лесенку. Половину стены в ней занимало широкое окно, в которое виден был сад, за ним — широкое устье реки и высившийся далеко на горизонте белый Гроннингенский маяк.

Там хорошо пахло, и не только из кухни, где бабушка готовила котлеты с коричневым соусом, которые у нее получались вкуснее, чем у кого бы то ни было еще, но и тем, что составляло как бы постоянную основу всех остальных запахов, — они на него накладывались: запах этот, сладковатый и как будто фруктовый, мне всегда напоминал их дом, стоило уловить его где-то еще, например, когда бабушка с дедушкой приезжали к нам в гости, потому что они приносили его с собой, им была пропитана их одежда, и я сразу же чуял его, едва они входили в нашу прихожую.

— Ну как? — спросил дедушка, когда мы вошли в кухню. — Пробки на дороге были?

Он сидел на своем стуле, немного расставив ноги, одетый в серую вязаную кофту поверх голубой рубашки. Его живот нависал над темно-серыми брюками. Темные волосы были зачесаны назад, и только одна прядь падала на лоб. Изо рта торчала недокуренная сигарета.

— Нет, доехали легко.

— Угадал вчера футбольное лото? — спросил дедушка.

— Да не очень, — сказал папа. — Максимум семь игр.

— А я две десятки, — сказал дедушка.

— Неплохо, — сказал папа.

— Я погорел на седьмой и на одиннадцатой игре, — сказал дедушка. — С последней особенно обидно вышло. Гол забили, когда матч уже кончился!

— Да, — сказал папа, — я ее тоже не отметил.