Алекс Тарн - Станцуем, красивая?

Еще там, на вокзале, она намеренно громко выговорила это слово – не мысленно, про себя, не шепотком, а полным звуком обычного своего голоса, выговорила, чтобы проверить его на слух, как картонки – наощупь. Выговорила его раз, и другой, и третий, потому что хотела убедиться: не показалось ли, нет ли тут ошибки? И оно не подвело, каждый раз отзываясь все той же чудесной радостью, от которой, однажды узнав ее, не может отказаться ни один человек. Свобода!

Станцуем, красивая?

Что и говорить, станций на долгом рельсовом пути из варяг в греки было более чем достаточно. Три дня и две ночи – восхитительно длинная дорога! Стук колес, легкое покачивание полки под боком, пола под ногами. Убаюкивает?.. – что ж, спи себе на здоровье, и неважно, день на земле или ночь; никто не упрекнет, не поднимет, не заверещит над ухом казарменным будильником будней. Бодрит?.. – что ж, бодрствуй; хорошо сидеть у окна в спящем вагоне, глядя на проносящиеся мимо огоньки ночи; как летние светляки, слетаются они к твоему взгляду. В черной непроницаемой тьме видно лишь твое отражение в оконном стекле; длинным нескончаемым отпечатком ложится оно на эту многокилометровую ночь, на просторные простыни сонных полей, на темные пятна перелесков, на облачный край неба. «Ночь, ночь, ночь…» – шепчут колеса.

Но вот меняется ритм, скоро станция. Мелькает за окном освещенный переезд со шлагбаумом, будкой и толстой женской фигурой в платке и телогрейке. В руке у тетки желтая палка, вертикальная, как восклицательный знак: «Внимание! Приехали!» Фиг тебе, тетка, это ты приехала, а нам еще до-о-олго. Постепенно замедляясь, ползут коричневые пакгаузы, склады, мастерские; тут и там торчат столбы редких фонарей – в своих жестяных кепках они напоминают уличных гопников, ищущих приключений. Тонкий стебель главного пути распускается целым букетом тупиков и разветвлений; вот и одноэтажное здание станции с незнакомым словом на фасаде, а перед ним две-три низенькие платформы, на которые не сходишь, а спрыгиваешь, как с небес на землю. Анька и спрыгивает, сдвинув для этого с прохода массивное тело вагонной хозяйки, до мозга костей пропахшее специфическим запахом железной дороги.

– Не спится, тебе, полуночница? – беззлобно ворчит проводница. – Не отстань мне. Стоянка пять минут.

– Я на секундочку, только ноги размять, Светлана Матвеевна… – отзывается Анька.

Рябой асфальт платформы странно тверд и устойчив. Анька пружинит коленями, пробуя его на прочность. Нет, не сдвинешь. Похоже, платформа и в самом деле намертво прикреплена к земле, к тяжкому граниту повседневности, к железобетонным ночам этой… как ее… – что там написано на фасаде станции? Нет, отсюда не прочитать.

– Светлана Матвеевна, как ее зовут, это станцию?

– А бог ее знает, девонька. Много их, разве все упомнишь? Залазь, давай, залазь…

– Я сейчас, мигом…

Ночь. На платформах пусто, лишь у вагонов кое-где мерцают огоньки сигарет: это заядлые курильщики вышли подышать свежим воздухом. Здание вокзальчика украшено наивными колоннами в подражание Парфенону. Другой его фасад наверняка смотрит на площадь с памятником и на домики маленького городка, имени которого не помнит даже проводница Светлана Матвеевна. У нее вот есть и имя, и отчество, а у городка – нет. У городка есть только сон, тяжкий и неподъемный, накрепко прикрепленный вот к этой платформе. Анька легко вздыхает:

– Завидуете, да? Мы вот сейчас уедем, а вы-то останетесь. Сами виноваты. Всего-то делов – сходить к Сергею Иванычу…

Свисток. Пора. Пора вверх, на взлет, с земли на небеса. А то, может, остаться? Какой острый восторг поднимается в душе от одной этой мысли! Не собственно от желания остаться, нет, – от самой возможности выбора. От свободы! Потому что выбор – это свобода, а свобода – это восторг. Ну что, останемся? Вот уже вздохнули тормоза, стукнули буфера вагонов… Нет уж, ребята, вы оставайтесь, а мне в вагон, станцевать дальше. У меня в этом вагоне, кстати, и ребеночек спит, свет очей, звать Павликом…

Ну и, конечно, попутчики, заведомо необязательные знакомства. Они не такие мимолетные, как в городской очереди, когда нет времени присматриваться к случайному соседу и, уж тем более, выкладывать ему историю своей жизни: только разгонишься, глядь – очередь подошла, прости-прощай, собеседник. Нет-нет, железнодорожные заезды на длинные дистанции тем и замечательны, что уж за двое-то суток любой темнила проявит себя в достаточной степени. Отсюда и доверительность этого неспешного, обстоятельного общения.

Хорошо и то, что знаешь: не на веки вечные связала вас судьба, а на весьма конкретный, заранее ограниченный интервал. Не нравится какой-то сосед?.. – не беда: завтра в два часа дня согласно расписанию ты навсегда сделаешь ему ручкой. Нравится другой?.. – никто не мешает вам обменяться адресами. И неважно, что назавтра жизнь может вплотную столкнуть тебя с первым и никогда не свести со вторым – важно, что в поезде ты уверен в полной свободе своего выбора. А свобода, как уже установлено, – восторг.

В ту первую поездку в Евпаторию Аньке сильно повезло с попутчиками. Хотя, возможно, тут проявилось вовсе не везение, а умный расчет доброго волшебника Сергея Иваныча, потому что соседка по плацкарту Элла, добывая билеты, тоже воспользовалась его магической силой. Как и Анька, Элла везла на юг сына, восьмилетнего Петю. А впрочем, еще неизвестно, кто кого вез: в этой странной паре все определял именно Петя. Его мать на первый взгляд принадлежала к породе существ, которым назначено было родиться цветами, но по нелепой ошибке небесной канцелярии они явились в этот мир в людском обличье. В народе их еще называют «божьими одуванчиками».

Вообще говоря, это название предполагает заведомую кратковременность жизни людей-цветов: мол, стоит господу-богу слегка дунуть, и осыплется божий одуванчик, исчезнет, разлетится по ветру мелкими парашютными семечками. И, действительно, они постоянно забывают сделать самые необходимые дела, по ошибке выбрасывают самые нужные вещи и теряют все, что только можно потерять. Посмотрите, как они, любуясь облаками и не обращая внимания на мчащиеся грузовики, переходят улицу: поистине, каждый раз приходится удивляться тому, что им удалось в целости и сохранности добраться до противоположного тротуара. Удалось сегодня; возможно, удастся и завтра, но уж никак не на протяжении месяца, ибо этого не потерпит никакая теория вероятностей.

Все это так; тем поразительней тот факт, что в реальности божьи одуванчики живут долго и счастливо. А все почему? А все потому, что они непостижимым образом ухитряются найти того, кто ежедневно переводит их через улицу, а также не дает им потеряться, упасть со стула или сунуть палец, руку, ногу, голову туда, где все это может отрезать, например, в соковыжималку или в стиральную машину. Иными словами, эти бедные недотепы не так уж и глупы, если могут позволить себе ангела-хранителя, который круглосуточно следит за тем, чтобы с ними не произошло ничего дурного. Что ж, цветку, в том числе, и человеку-цветку, не зазорно провести всю жизнь в чьей-либо петлице.