Денис Драгунский - Богач и его актер

Фу, неприличные стариковские мысли.

Лучше подумать о другом.

Например, задать себе простой вопрос: зачем он сюда приехал? Зачем он истратил, считай, половину своей пенсии, ну хорошо, не половину, а треть, не треть, а четверть, но уж не меньше. Четверть пенсии — это тоже деньги, в месяце четыре недели с хвостиком, значит, он истратил самое малое свое недельное про-житье. Зачем? Зачем, я вас спрашиваю? — спросил он сам себя. — Отвечайте, господин фон Зандов, лауреат премии «Оскар» за лучшую мужскую роль, игравший еще в пяти фильмах, правда, не таких знаменитых, а также заслуженный штатный актер Фрайбургского штадттеатра, а также гастролер в «Берлинер Ансамбль» и приглашенный актер как минимум в десяти лучших театрах Лондона и Нью-Йорка. Хотел было сказать: «Кого он только не играл», — Дирк думал о себе в третьем лице, но, если честно, так не особенно много кого. Брута в «Юлии Цезаре», Просперо в «Буре», один раз Стэнли Ковальски в «Трамвае „Желание“», но это как раз неудачно. Не было в нем злобной брутальности, которая нужна для этой роли, не похож он ни на Марлона Брандо, ни на Энтони Куинна. Он человек скорее субтильный и нервный, а не тупой и мощный. Даже странно, что ему дали играть Брута, но это была какая-то особая интерпретация, кстати, успеха там не было тоже. Настоящий успех был в кино. Та самая, единственная роль — роль Ханса Якобсена в фильме Анджело Россиньоли «В последний раз».

Наверное, в названии фильма было что-то колдовское и вредоносное. Недаром, вдруг вспомнил Дирк фон Зандов, после этого фильма все его герои стали помаленечку умирать. Первым умер сам Ханс Якоб-сен. За ним Джейсон Маунтвернер, потом великий скрипач Менахем Либкин, потом его старинный враг, знаменитый русский режиссер, а там и все остальные.

Впрочем, это было естественно. Когда снимался фильм, Хансу Якобсену было ближе к восьмидесяти. И его друзьям-коллегам ненамного меньше, хотя великие кинозвезды обоего пола сильно молодились. Да только, как говорила Дирку фон Зандову королева парфюмерии и косметики, тоже снимавшаяся в фильме:

— Скажу вам по секрету, молодой человек. — Она смотрела ему прямо в глаза, почти неприлично приблизившись, так что он видел каждый волосок в ее бровях и каждую отдельно накрашенную ресницу на ее прекрасных тускло-голубых глазах, каждое тончайшее ребрышко ее чуть-чуть припухлых губ, каждый блик на безупречных фарфоровых зубах. — Скажу вам честно и откровенно, верьте мне и не верьте больше никому, и уж конечно, не верьте ни рекламе, ни косметологам, мой милый молодой друг… Средства от морщин нет! Вот нет, и все тут. Как нет средства от захода солнца.

— Ах, не может быть! — Дирк в притворном ужасе поднял брови.

Она засмеялась и вдруг легко обняла его и спросила:

— Я вам нравлюсь? Несмотря на то что сказала всю правду?

— Вы просто обворожительны. — Он, на всякий случай отступив на полшага, подхватил ее руку и прижал пальцы с идеальным маникюром и прекрасными кольцами к своим губам. — Вы просто прекрасны, мадам!

— Так за чем же дело стало? — усмехнулась она, взяла его за руку и повела к себе.

Он понял, что вырываться будет просто неприлично: в зале находились другие люди, и устраивать эдакий комический скандал — пожилая красавица тащит за руку тоже не слишком молодого актера, а он выдергивает руку и отбивается — стыд и позор! — устраивать такую сцену было бы нелепо…

Но неужели можно всерьез верить в магию слов?

Неужели, если бы этот фильм назывался, скажем, «Перед рассветом», все было бы совсем по-другому? А ведь и правда, что стоило последним кадром снять бледный рассвет? Над этим то ли солоноватым озером, то ли пресным морем? Невероятная красота! Огромный «Гранд-отель» погружен во тьму, но вот начинает чуть-чуть светать. Мы видим сонные контуры его крыш, его колоннад, лестниц, променадов над водой, все окна погашены, некоторые распахнуты. Только что закончилась бурная ночная оргия. Столкновения умов, амбиций, капиталов, тел, красоты, старости, страсти, желаний, дряхлости, похоти, злобы, зависти, благодарности, ненависти, таланта, музыки — чего хотите. Все уснуло, чтобы проснуться вновь.

И вот, наконец, восходит солнце…

Так какого же хрена этот мерзкий жирный итальянец, пусть он подавится своими талантами, пусть на том свете черти раскаленными кочергами в задницу ему затолкают железные ящики с фильмами, которые он снял, вместе со всеми оскарами, золотыми львами и серебряными медведями, так какого же хрена он закончил этот фильм погружением «Гранд-отеля» во мрак? Гаснущими окнами, захлопывающимися ставнями и луной? Отвратительной мертвящей луной, которая сделала «Гранд-отель», где только что бушевала страсть, кипела жизнь и играла музыка, похожим на мавзолей, на какую-то затерянную в лесах гробницу давно умершего царя давно разрушенного царства. Зачем? Может быть, маэстро Россиньоли уравновешивал свое жизнелюбие, отрабатывал свои сицилийские комплексы? Ну допустим, но мы-то тут при чем?

При чем тут я, Дирк фон Зандов, которому было немного за сорок, когда он вляпался в это мероприятие и подписал себе приговор на остаток жизни? Ведь я же сомневался, — думал Дирк фон Зандов. — Ведь я жил себе во Фрайбурге и играл Ашенбаха. У меня были планы. Я хотел съездить в Мюнхен, мне намекали на такую возможность. Быть может, когда-нибудь я сыграл бы и в кино, в хорошем европейском фильме. Меня бы снял какой-нибудь большой режиссер. Новая волна, Ален Рене, Жан-Люк Годар или кто-нибудь из новых реалистов: Михаэль Ханеке, например, или братья Дарденн. Отчего нет, ведь я же отличный актер. Не гений, ну и что? Зато я пластичен, как самая лучшая глина, из меня можно вылепить хоть Ашенбаха, хоть даже Ковальски, если постараться. Это режиссер был слабоват. Если вместо нашего Шмица ставил бы такой талант, как Элиа Казан, то я вполне бы сыграл не хуже Энтони Куинна. Я, между прочим, не люблю актерский театр, — говорил сам себе Дирк фон Зандов, — не люблю, когда актер тянет все на себя. Актер должен умереть в режиссере. А режиссер, в свою очередь, в драматурге, поэтому, если мы ставим Шекспира, мы должны ставить Шекспира, если Чехова, то Чехова. Ибсена, Стриндберга, О’Нила, да кого хотите, хоть Беккета. Драматурга! А не беспомощные фантазии и комплексы постановщика.

Но я, кажется, отвлекся, — оборвал себя Дирк. — Здесь «Гранд-отель», а не семинар по философии режиссуры. Случалось мне и такие посещать. Здесь «Гранд-отель», и единственное, что я могу себе позволить в этой роскошной обстановке, это задать теперь уже второй вопрос. Поскольку вопрос первый — «зачем я сюда приехал?» — пока остается без ответа.