Денис Драгунский - Богач и его актер

Хотя на самом деле она была ничем не лучше Кир-стен. Но если Кирстен мечтала о ребеночке, то эта мечтала выкупить соседнее кафе и расширить свой магазин. Точно такая же дура, извините. Я обязательно пригласил бы ее сюда, но я же говорил, она была моей ровесницей. Ее больше нет на свете. Я искал. И нашел ее дочь.

— Это была ваша дочь? — спросил Дирк фон Зандов.

— Да понятия не имею. — Якобсен зевнул. — А Кир-стен… а Кирстен умерла. Смерть ее была поистине ужасной. Она скоро забеременела, как и мечтала. Однажды я случайно услышал ее разговор с подругой по телефону. Тогда это стало модным дамским поветрием — устанавливать в квартирах телефоны и болтать часами. Она вдруг произнесла: «Я мечтаю утонуть в материнстве!» Честное слово, у меня глаза на лоб вылезли. Значит, она меня не любила, а вышла замуж из каких-то видов и расчетов? Значит, я ей был неприятен как человек, как муж, как мужчина в ее постели? Она хотела от меня отгородиться ребенком? Я не ослышался, она повторила еще раз что-то похожее: «Хочу нырнуть в материнство, с головой, навсегда!» Утопиться в ребенке, чтобы не видеть меня, так, что ли?

— Мало ли что женщина может иметь в виду… — осторожно сказал Дирк. — Тем более такая молодая. Беременная вдобавок. Беременные, они ведь такие, чуточку того…

— Ну не знаю. Она так сказала, и я так ее понял. Хотя и не стал выяснять отношения. Она ходила, вся погрузившись в свой живот. Вперившись в свою утробу. У нее даже глаза начали косить вовнутрь. Но беременность была тяжелая, плод слабый, тело у нее тоже было слабое, и роды оказались неудачными. Ребенок родился мертвым. Она перед родами договорилась о крещении неродившегося младенца. Церковь позволяет это. Кропят живот святой водой. Родился ребенок, мальчик, не только с фамилией, но и с именем. Она похоронила его на католическом кладбище и каждый день ходила туда рыдать.

Я страшно злился из-за этих рыданий, на словах стараясь утешить. Наш дом превратился в какую-то поминальную контору. Кругом горели свечи и лились слезы. И даже горничная ходила в черном платье и черной вуальке.

Как-то Кирстен в очередной раз отправилась на кладбище — прошло уже месяца два. Был будний день, и я не мог ее сопровождать. Вечером она не вернулась. Было уже шесть часов. Я поехал туда — на могиле она лежала мертвая. Сначала мне показалось, что она уснула, обняв мраморный памятник. Доктора сказали, что Кирстен отравилась. Большая доза морфия. Я долго думал, виноват я в чем-то или нет. И решил, что нет.

— И никакого, даже самого крохотного, чувства вины? — спросил Дирк, выдержав приличную паузу и почувствовав, что Якобсен сейчас заговорит о другом. — Простите, что я вмешиваюсь в такую болезненную личную тему…

— Да ради бога! Ничего страшного, — пожал плечами Якобсен.

— Никакого ощущения, что вы что-то сделали… или, наоборот, чего-то важного не сделали, и оттого она умерла?

— Если ковыряться в собственных внутренностях, то всегда можно что-нибудь отыскать, но зачем? Я предпочитаю подходить рационально ко всем вопросам, даже к таким.

— Даже к любви?

— Ну, начнем с того, что любви-то тут и не было. Было что-то другое, что случается с молодыми людьми из приличных буржуазных семей в возрасте от двадцати до тридцати лет. С моей стороны — глупость, с ее стороны — странная покорность судьбе, то есть тоже глупость. Она меня не любила, я это точно знаю. Как и я ее, наверное. «Моя маленькая женушка» — фу! И потом… Господин фон Зандов, вы, вероятно, не знакомы с институциональной экономической теорией? — Дирк помотал головой. — Так вот, в данной теории это называется path dependency — «зависимость от колеи», а по-нашему, по-деревенски, — усмехнулся Якобсен, — это значит нечто вроде «все так делают, всегда так делали, значит, и мне деваться некуда». Я не понимаю, зачем эти милые ученые люди называют красивыми именами то, что и без них давно известно. Шаблон, разгон, стереотип, привычка, наконец, — вот все эти простые вещи нужно обязательно как-то красивенько обозвать. С другой стороны, их тоже понять можно. Им же нужно защищать диссертацию, становиться доцентами и профессорами. Зарабатывать деньги.

Дирк вежливо покивал. Он был согласен с этой мыслью, особенно насчет профессоров и доцентов.

— Знаете, господин фон Зандов, — вдруг засмеялся Якобсен, засмеялся искренне, от души, так что у него, как написал бы какой-нибудь не слишком прилежный автор, добрые морщинки сбежались к веселым глазам . — Если бы у меня было время, точнее говоря, если у меня останется немножечко времени, я непременно напишу научную работу на тему «Экономика экономической науки». Про то, что экономист делает свои великие открытия исключительно из тех же резонов, что и гончар лепит свой горшок, а молочник доит корову и приносит бидончик господам каждое утро. Он просто зарабатывает деньги. Зарабатывает деньги, и все. И фунт орехов, и пригоршня дыма. — Якобсен засмеялся еще громче и продолжил: — И эта моя работа будет такая гениальная, что я за нее непременно получу Нобелевскую премию по экономике — десять миллионов крон. Миллион долларов, если угодно. И скажу себе: «Якобсен, старый хрен, вот ты и подтвердил свои выводы на собственном примере. Ты критикуешь экономистов как отчужденных работников, а сам — точно такой же». Вам, господин фон Зандов, известно, что такое отчужденный работник? Нет? Никогда не увлекались марксизмом? Даже в ранней юности?

— Нет. В молодости я был членом Христианско-социального союза.

— Ну и очень жаль, — сказал Якобсен. — Христианским социалистом нужно становиться в старости, вот как я. А в молодости надо быть марксистом, троцкистом, да хоть маоистом — всё веселее. Впрочем, это банальность, простите. Что-то подобное, кажется, впервые сказал Клемансо. Я совсем вас заговорил. Да, — встряхнулся он, — так вот и получилось бы, позволю себе повторить. Старый Якобсен, критикуя экономистов, как отчужденных работников, сам радостно схватил в зубы свою Нобелевскую премию и убежал в норку, плотоядно урча! — Он хохотал от души, просто не мог удержаться. — То есть повел бы себя точно так же, как тот же самый отчужденный работник. Круг замкнулся! — Хохоча, Якобсен уселся в кресло.

Переводил дух, хлопал себя по животу, поднимал глаза на люстру.

Дирк смотрел на него с интересом и некоторым страхом. Кажется, он что-то про Якобсена понял. С какой легкостью тот переключился на шутливый тон с тяжелого задушевного разговора о самоубийстве его молодой жены, в котором он был хоть чуточку, но виноват! Это же нормальная мысль нормального человека: «Рядом со мной живет молодая женщина, и вдруг она кончает с собой. Ну да, пускай после такого удара, как смерть младенца. И мне это, конечно, не может быть безразлично, я должен найти причины».