Денис Драгунский - Богач и его актер

— Прекрасно, — почти что вслух произнес Дирк. — Так и сделаем.

Но нет. Конечно, нет. Никогда не позволю себе хоть на секундочку уподобиться дармоедам, которые полуобманом пробираются на чужие фуршеты. Это стыдно так, что просто представить себе невозможно. Даже если не разоблачат. А если разоблачат? А вдруг этот самый джентльмен ответит: «Коллега из Франкфурта», — и кто-то за соседним столиком обрадуется: «Ах, кстати, кстати, кстати! Франкфурт. Это то, что мне нужно». Подсядет ко мне и протянет визитную карточку: «Как удачно, что вы здесь, мы ведем переговоры с франкфуртским банком, я как раз хотел спросить, что там думает Мюллер насчет процентной ставки?» Ну или что-нибудь в этом роде, что-нибудь про то, в чем я ничего не смыслю. Фиаско. Позор. И метрдотель, который подойдет к нему и скажет: «Месье, пожалуйста, покиньте зал». И он пойдет к дверям, на ходу дожевывая кусок, который торопливо запихнул в рот, увидев приближающегося метрдотеля.

Пойти и повеситься.

Или еще хуже. Гораздо хуже: собеседник тут же поймет, что он не из какого не из Франкфурта и никакого отношения к корпорации не имеет, и догадается, что перед ним, очевидно, престарелый родственник какого-нибудь гостиничного служащего, который просто забрел сюда на аппетитный запах. И скажет: «А, да, да, понятно, понятно. Aidez-vous, mon vieux ! Угощайтесь, дедушка, будьте как дома!» Тут уже впору даже не вешаться, а утопиться.

Дирк посмотрел вслед удаляющемуся джентльмену. Зашел в холл, посидел недолго. Минут через пять услышал, как все эти люди, легко топоча и переговариваясь, спускаются вниз, собираются в конференц-зале. Еще раз мелькнул сосед по этажу, которому показалось, что Дирк из Франкфурта. Его совершенно не было жалко. И этих его друзей-товарищей тоже. Немножко жалко было Лену. Но уж что тут поделаешь.

Во время съемок фильма Дирк сдружился со многими людьми. Сейчас он с досадой думал, что мог бы использовать эту дружбу, подойти эдак к какой-нибудь знаменитости или к сверхбогачу и сказать: «А помните, мы с вами вместе играли в одной замечательной ленте?» Но то ли он их не встречал, то ли страх, этот вечный спутник гордыни, мешал ему так поступить. Впрочем, сдружился он не со всеми. Например, загадочный ливанский торговец оружием всякий раз отводил глаза, когда Дирк ловил его взгляд. Джейсон Маунтвернер был приветлив, но очень четко очерчивал границу.

А вот женщины — женщины охотно с ним общались. Общались, так сказать, в самом широком смысле слова. Не только косметическая королева по имени Рашель затащила его к себе в постель.

Там была одна знаменитая благотворительница, которая организовывала лагеря для раздачи продовольствия в голодающем Судане. Очень красивая женщина, кстати говоря. Дирк со своей неистребимой мужской пошловатостью думал: «Ну зачем ей все это? С таким профилем, с такой грудью и талией, с такими потрясающими ногами? С такой фамилией, с такими друзьями? Зачем она тратит месяцы, а то и годы своей жизни на утомительное выколачивание денег из скуповатых богачей Европы, а потом на поездки в пустынные и голодные районы?» Но затем он переставал об этом думать, осознавая, что есть вещи, которые ему понять трудно. А может, это была просто зависть. Зависть тоже часто ставит заслонки на наши глаза и умы. Но эта дама, несмотря на все свое христианское служение униженным, оскорбленным, больным и голодным, тем не менее живо отреагировала на первый же намек Дирка фон Зандова. Они стояли на марине. Вернее, стояла она, он подошел к ней, она на него покосилась. Они даже не обменялись ни одним словом, просто он, возможно случайно, подшагнул к ней, чуть коснулся плечом ее плеча, она резко к нему повернулась, и они задохнулись в бесстыдном поцелуе. В таком поцелуе, когда клацают зубы и по подбородку стекает слюна. Очнулись они на постели у нее в номере. Долго смотрели в потолок, потом она нежно и благодарно поцеловала его, но по ее вздоху он понял, что ему пора уходить.

Это повторилось еще раза три. Или даже больше, сегодня он не мог вспомнить.

Разговор получился только с одной актрисой. Это была сухощавая дама к шестидесяти. Кстати говоря, все они были отнюдь не молоды — кто чуточку, а кто значительно старше тогдашнего Дирка фон Зандова, от пятидесяти до шестидесяти лет. Оно и понятно, ведь он играл почти восьмидесятилетнего Якобсена, а значит, бывшим его молодым подругам было — ну соответственно, считайте сами. Актриса эта была очень худа. Дирк даже не то чтобы испугался, но как-то внутренне поежился при мысли, что вот сейчас она разденется — и что же перед ним предстанет? Все прежние немолодые дамы были не толстые, нет, разумеется, совсем не толстые, они следили за собой, но при этом были вполне, что называется, в теле. Не знаю, как бы это обозначить необидно. Упитанные, увесистые, грузноватые, пышечно-пампушечные? Да нет, конечно! Нормальные, стройные, крепкие, не такие «вешалки», как эта актриса.

Возможно, она почувствовала его испуг, его нежелание, хотя по всем остальным, уж извините, физиологическим признакам он ее хотел ой-ой-ой как. Поэтому она не стала раздеваться, а села на диван, стоявший в номере, протянула к нему руки, они поцеловались, после чего она просто задрала юбку. Он встал перед ней на колени, поцеловал грудь, а потом живот и уткнулся подбородком в жесткую кость в самом низу.

— Не надо, мой хороший, — сказала она. — Я вижу, что тебе трудно.

— Да бог с вами! — Дирк встал с колен и взял ее за руку: хотел, чтобы она ладонью ощутила, что ему совсем не трудно и он очень даже готов.

Но она выдернула руку.

— Сядь рядышком, — предложила она. — Поговорим.

Он подчинился. Она одернула юбку.

— Прости, что я так, — сказала она.

— Это вы меня простите, как-то нескладно получилось, мадам. Вы так прекрасны. Может быть, вы немножко переведете дыхание, отдохнете? Хотите, я принесу из бара бутылку вина, хотите — коньяку, а хотите — вообще что хотите!

— Зачем это?

— Чтобы вы успокоились, освоились. — Он снова взял ее за руку, целуя пальцы и даже пытаясь шептать какие-то нежные слова.

— Зачем это тебе? — спросила она.

— Я люблю вас.

— Перестань, мой миленький. От того, что ты добавишь меня в список перетраханных тобой баб, никому не будет ни холодно ни жарко. Скорее уж холодно. — И вдруг разозлилась. — Если ты так настаиваешь, если ты действительно так уж хочешь, как молодой козлик, — и она отчасти презрительно щелкнула его пальцем по штанам, — то я могу тебе, извини за выражение, дать. Вон моя сумочка. Там в кармашке под молнией — презерватив. Но ты потеряешь гораздо больше.

Дирк еще раз поцеловал ей руку.

— Я полностью доверяюсь и подчиняюсь вам, мадам. После этих ваших слов мне кажется, что я вас действительно люблю.