Фрэнсис Ча - Будь у меня твое лицо

Руби зашла в комнату и, осмотревшись, заметила меня.

– Михо, могла бы ты помочь мне с листовками? – Больше никому не сказав ни слова, она удалилась, и я с некоторым удовлетворением заметила досаду на лицах других девушек.

Все это время они игнорировали меня, узнав о моей стипендии. К тому же я не оканчивала американскую школу. «Никогда не слышала, – ответила другая ученица Школы изобразительных искусств, когда я сообщила ей название средней общеобразовательной школы в Корее, где училась. – Что, снова связи?» А когда я сказала ей, что моя школа находится в Чхонджу, ее брови поползли высоко вверх, и затем она снова уставилась в телефон. Но мне было все равно, и я не лгала о местах, где училась. Для миллионов людей Корея размером с аквариум, и всегда найдется кто-то, кто будет смотреть на тебя свысока. Просто так все устроено: почему-то в первую минуту знакомства люди задают серию одинаковых вопросов. В каком районе ты живешь? В какой школе учился? Где ты работаешь? Ты знаком с тем или иным человеком? Так и определяется, на какой ступени иерархии ты находишься.

И в одно мгновение ты уже пустое место.

Не только я и другие корейцы находили Руби очаровательной. Всякий раз, когда мы сидели в кафе или в библиотеках, люди украдкой бросали на нее взгляды. Я не могла понять, что именно привлекает их – блеск ли ее кожи и изысканная эклектичная одежда или, может быть, каменное лицо. Вот только заговорить с ней вечно пытались самые нерадивые представители противоположного пола.

Однажды мы с Руби ужинали в одном из недавно открывшихся местечек рядом с ее домом. К нам подошел очередной молодой человек, похожий на иностранца, – итальянец? Он был одет с иголочки, в хороший костюм – явно работал в какой-нибудь финансовой конторе и просто вышел купить ужин, чтобы поесть на рабочем месте. Стоя в очереди, он то и дело посматривал на нас, а забрав свой пакет с едой, подошел к нашему столику.

– Прошу прошения, что беспокою, – с легким акцентом произнес он, что выглядело весьма мило и уверенно. – Должен сказать, что ты очень красивая.

Руби даже не оторвала взгляда от тарелки, продолжая молча, медленно есть.

– Могу ли я узнать, ты живешь в этом районе? Я вот живу и работаю здесь, за углом, – сказал молодой человек и указал на здание, очевидно, подумав, что оно нам знакомо.

Никто из нас не проронил ни слова. Его улыбка начала меркнуть.

– Хорошо, что ж, приятного аппетита, – проговорил молодой человек, слегка опечалившись, и направился к выходу. Он открыл дверь, и до меня донеслось слово «сучка», сорвавшееся с его губ.

– Какая нелепость! – едва слышно сказала я Руби.

– Может, убить его? – Она прищурилась.

Я засмеялась, но тут она взглянула на меня, и сразу стало не до смеха.

– Следующего такого парня сфотографируй! Как он смеет считать, что может вот так подойти ко мне и заговорить? – Щелкнув челюстью, Руби продолжила есть. Теперь ее глаза дико сверкали.

Я кивнула, прошептав что-то в знак согласия. Мне еще многому предстояло научиться – что отвечать и как вести себя в ее присутствии.

Несколько месяцев спустя, после открытия галереи, когда другие девушки уволились и нам пришлось искать им замены среди некорейцев, Руби сказала, что я прошла проверку.

Мы выпивали в баре в Ки-тауне [15] Ки-таун – корейский квартал в Нью-Йорке. в ожидании Ханбина и одного из его приятелей. Руби протянула мне явно поддельное удостоверение личности с моей рабочей фотографией. Я была в какой-то эйфории от первого настоящего спиртного напитка, заказанного в Нью-Йорке. Этот мир значительно отличался от корейской реальности, где алкоголь свободно распространялся среди несовершеннолетних, а хоть какие-то ограничения соблюдались лишь вполсилы.

– Знаешь, мне нравится, как быстро ты обучаешьься, – сказала Руби с ухмылкой.

– О чем ты? – спросила я.

Она слегка повела рукой в мою же сторону. На мне были черный кашемировый свитер и длинная обтягивающая кожаная юбка. Все это я купила в комиссионном магазине в Бруклине. Я слышала, что дизайнеры передают туда нераспроданные модели из прошлых сезонов, и часами выискивала вещи с еще не оторванными бирками.

– Помнишь времена, когда ты носила розовую поддельную замшу? – Руби звонко засмеялась.

Я покраснела и притворилась, будто хочу стукнуть ее по руке.

– И что? Многие дизайнеры используют розовый! Перестань быть такой занудой.

– А тебя так легко дразнить! – От смеха она даже подавилась.

Ханбин пришел с симпатичным однокурсником, и мы, к счастью, отвлеклись. Но позже я словно услышала отголоски смеха Руби. Посреди ночи я внезапно очнулась и села на кровати. Щеки горели.

К тому времени Ханбин стал третьим в нашей компании. Неизменно он шагал где-то позади, а мы с Руби – на несколько метров впереди. Он был тихим и внимательным парнем Руби, подвозил нас куда нужно, водил в клубы, минуя очереди, доставал лучшие билеты на спектакли, выставки и показы мод. Он выполнял все желания Руби.

Двое никогда не проявляли чувств на публике, а еще у них не было совместных фотографий. Это казалось мне странным. Лишь однажды я видела, как они обнимались. Как-то, уходя от Руби после совместного киновечера, я обернулась на пороге. Руби лежала, опустив голову на грудь Ханбина, а тот обвил ее руками. Они, казалось, дополняли друг друга и выглядели такими спокойными и довольными, что по моей коже пробежали мурашки. Наконец, дверь медленно захлопнулась. С тех пор я не видела, чтобы они прикасались друг к другу.

Всякий раз, когда у меня было шоу – одним из требований к стипендии являлось проведение многочисленных выставок, – Руби с Ханбином приходили и оставались со мной до последнего. Это многое значило для меня. Они даже пришли на шоу какого-то первокурсника, где я представила всего две работы. Руби не отличалась многословностью – лишь задавала вопросы о творениях других студентов, зато Ханбин, на удивление, интересовался именно моим творчеством. Он всегда спрашивал: «Сколько времени у тебя ушло на это?» или «Что тебя вдохновило?» Он выглядел таким милым, не зная, о чем бы спросить, что у меня возникало желание протянуть руку и коснуться еле видимых морщинок, всякий раз появлявшихся на его лбу.

Иногда Руби опаздывала или вообще отменяла встречи, сообщая об этом, когда мы уже ждали ее. Этими моментами я и жила. Ханбин всегда хмурился и вздыхал – переживал, что она пренебрегала им, бывало это нередко. Но затем, пожимая плечами, он обращался ко мне: «Ну а ты все еще хочешь есть?» Мое сердце начинало бешено колотиться, и я с энтузиазмом кивала, втайне ненавидя себя.

– В моей семье ни у кого нет творческой жилки. Даже у мамы, хотя она держит галерею, – признался однажды Ханбин, когда они с Руби пришли ко мне в студию посмотреть финальный проект.