Альфред Дёблин - Пощады нет

— Бога ради, Хозе, что это будет, ведь я не могу приехать к тебе в город.

— Я не нахожу выхода.

Все же приезд Хозе успокоил Юлию. Но вскоре он позвонил ей из города, что на его прошение о переводе ответили отказом; на этом месте он служит очень недолго, личные мотивы, которые он привел, произвели неблагоприятное впечатление, в ближайшее время ему придется приналечь на работу, чтобы в один прекрасный день не оказаться перед фактом отставки. В ответ на вопрос Юлии, не может ли он через некоторое время повторить свою просьбу о переводе, он сказал, что его небольшая страна также сильно затронута кризисом, должности в зарубежных представительствах, по мере возможности, сокращаются, и надо поэтому действовать соответственно с положением вещей.

— То есть? — спросила Юлия.

— Тебе приехать сюда.

Он услышал всхлипывание, затем:

— Нет, — после чего она повесила трубку.

Она писала ему: «Я не могу поселиться с детьми поблизости от Карла, мы хотим с тобой начать новую жизнь, почему ты не щадишь меня?»

Когда Хозе, спустя две недели, перевез ее из цветущего городка, утопавшего в благоуханиях мая, в столицу, она была почти в таком же состоянии, как и в первые дни разрыва с Карлом. Она боялась Карла. Но Хозе устроил ее в отдаленном, мало популярном предместье у маленького озера. Они поселились в дешевом домишке, куда он перевез свои книги и кое-какую простую мебель.

Его роскошная холостяцкая квартира была лишь коротким сном.

Юлия и Хозе, начинавшие свою совместную жизнь в эту чудесную пору раннего лета, слегка опасались Карла (когда-нибудь ведь должно произойти объяснение с Карлом насчет судьбы детей и развода), хотя и не имели, в сущности, никаких оснований его бояться. Для него нет больше «Юлии». Разве она вообще когда-нибудь существовала для него? Она была лишь подарком, который преподнесло ему общество, теперь даже гордость и радость от этого подарка, и те стерлись. Юлия была с посторонним мужчиной, разрушителем их брака, они составляли вдвоем тот страшный образ, который Карл носил в себе, — смешение прелести со злобой. Это была повседневная пытка. Его внутренний мир, все сокровенные тайники его души были жестоко взбудоражены. Он не понимал, какие силы действуют в нем, он лишь ощущал себя жертвой, чем он не был и в то же время был. Общество, класс, жизнь которых он вел, к благам которых он стремился, отступились от него, оттолкнули его, в скором времени они нанесут ему новый тяжкий удар (он предчувствовал это). И тут в нем зародилась какая-то сила, раньше не существовавшая, — ей раньше запрещено было существовать, — она властно заявила о себе и, равнодушно наблюдая, как рушится все вокруг, как бы выглянула на открывшийся простор. Но как только она отрывалась от понятий окружавшей Карла среды, она могла только блуждать в темноте и лепетать что-то нечленораздельное.

Карл запер почти все комнаты. Ключи он носил с собой. Иногда вечером его охватывало какое-то неопределенное томление (это было нечто большее, возможно — воспоминание об инспекционных обходах). Горничная сидела одна далеко на кухне. Он осторожно выходил из своей спальни, зажигал все лампы в доме, так что комнаты утопали в свете.

Он шел по просторной столовой, обходил большой стол, за которым никто не сидел. Начинался бой с призраками.

Он представлялся им. Стул стоял рядом со стулом, из «уютного уголка» кивал гостиный гарнитур, он шел туда, показывал себя, он — здесь. Ибо это уж не была просто мебель. Все были в сборе, он так хотел, опершись о кресло, он обращался к ним, улыбался, не открывая рта. Здесь были они все — Юлия, дети, прошлое. Потом он шел к музею, вынимал ключи из кармана, включал свет. Заклинание духов продолжалось. Он проходил из конца в конец всю длинную комнату, по стенам неизменно висели и стояли спутники многих лет, драгоценные шкафы, кресла, канделябры, вазы, на шнурах спускалась с потолка лампа (как тихо, даже в темноте угадываемая, висела она) и жестяной рыцарь с кольчугой и с опущенным забралом. На блестящей поверх, кости стола лежал ровный слой пыли, Карл потрогал пальцем, провел линию. Это был знак того, что тайна сохранена. Он приветствовал всех легким подмигиванием и неслышно возвращался в столовую — я снова здесь — он шел прямо к ее портрету, бросал на него взгляд, но только беглый, — ее час еще не настал, будет дан сигнал, когда притти ей вместе с другим, который неотступно следовал за ней. Миновав коридор, он заходил в детскую, в комнате пахло затхлым, он осматривался: все стояло на своих местах, он проводил пальцем по полке с игрушками, покрытой толстым слоем пыли, не спеша, удостоверялся, что ничего не изменилось, удовлетворенно кивал и выходил из комнаты. Молча останавливался он и ждал перед дверью Юлии. Ни разу не входил он в ее комнату, этого ключа он при себе не носил, даже до ручки двери он не дотрагивался, комната хранила свою тайну. Так тихими вечерами покинутый побеждал свой старый дом, насыщал его своей тайной. До сих пор дом этот еще не видел своего хозяина. Хозяин вновь превращал его в своего слугу, заколдовывал его.

В один из таких вечеров, выполнив свой долг по отношению к дому, он открыл, так как день был душный, балконную дверь и вышел на балкон. Цветы в ящиках увяли, поникли засохшие стебли, на каменном полу валялись лепестки. Карл с удовлетворением установил это. Потом он поглядел с высоты третьего этажа на улицу. Он все еще жил в кварталах, в которых поселилась мать, приехав из провинции. Теперь он видел, что не напрасно он хранил верность этим улицам. Он стоял наверху и глядел с балкона вниз. Улица, по которой время от времени проходил автомобиль и лишь изредка показывался прохожий, мало-помалу, пока еще неясно, заговорила с ним. Чем-то хорошо знакомым, отошедшим в небытие, веяло оттуда. Отвернувшись и войдя в комнату, он подумал — предстоит еще завоевать улицу.

Он взял шляпу и крадучись спустился вниз, прошелся по нескольким улицам. Он двигался, как рыба, мимо которой мелькает приманка, рыба поворачивает голову, ища след, но видит лишь легкую рябь в воде. Как давно он живет здесь, много лет он ни разу не вглядывался в эти улицы, ему достаточно было неясного сознания, что они тут. Теперь же он приближался к ним, и к нему навстречу шли старые улицы (как много их было еще!), широкие площади (как они изменились!). На углу стоял железный черный фонарь, он оглядел его снизу доверху, и нето воспоминание, нето чувство, почти неуловимое, шевельнулось в нем, — так в жарко натопленном террарии зоологического сада видишь: лежат стволы, влажный, неподвижный ландшафт, и вдруг какое-нибудь лежачее дерево шевелится, — это, оказывается, крокодил, он раскрывает, зевая, свою пасть. Так бродил Карл по длинным, плохо освещенным улицам, заходя все дальше и дальше, здесь как-то удивительно хорошо ходилось, все тяжелое отдалялось; успокоенный, возвращался Карл домой.