Рои Хен - Души [litres]

Через неделю Гриша взял мой лифчик и стал пихать в него носки. Потом стал брать мою косметику: лак, губную помаду, пудру, тушь для ресниц, консилер. Я стала его учить, как правильно все это накладывать, чтобы было красиво, почему бы и нет, от этого ведь тоже никто не умрет, правда?

Однажды он заперся в туалете и не выходит, долго. Я под дверью спрашиваю: “Все в порядке?” Не отвечает. Только слышу, выворачивает его. Хотела зайти, помочь ему, он не открывает. Говорю: “Гришенька, душенька, я же не сержусь на тебя ни за что, только открой”. Открыл. Что с тобой, солнце мое, говорю ему, ты заболел? Нет, говорит, не заболел, беременный я.

Если бы ваш сын сказал вам такое, вы бы посмеялись или, может, озлились, скажем, если бы принц Ранин и Фади сказал им это, был бы грандиозный скандал. А я… я уже столько пережила с Гришей. Ко всему была готова. Сказала ему: “В добрый час, давно уже мечтаю бабушкой стать”.

И так мы делали вид, будто Гриша беременный. Мне-то это как раз было на руку. К примеру, я хотела, чтобы Гриша покушал паштет из печенки, что я приготовила, так я ему и говорю: “Там много железа, это полезно для ребенка”, и он все съел. Сказала ему, чтоб делал гимнастику, иначе трудно будет рожать, и он начал ходить по утрам на море. Стала зачитывать ему всякие русские статьи о беременности из интернета, и он меня слушал. Мы стали много времени проводить вместе. Прям две подруги. И Гриша бросил курить, совсем, взял и бросил. А до того ведь много курил. Самое странное – через месяц он и в самом деле раздался. Может, конечно, это я только нафантазировала, а может, всему виной лепешки с затаром, что он покупает в пекарне Абулафии.

Однажды я пошла на блошиный рынок тут у нас в Яфо и увидела среди всего этого развала маленькие ботиночки для грудничка. Совсем новенькие, такие беленькие, с помпончиками. Это было что-то! Продавец подходит и говорит:

– Госпожа, тебе за красивые глаза отдам за пятьдесят шекелей.

Я перепугалась:

– Нет, нет, спасибо.

А он говорит:

– Сорок пять.

Я ему говорю:

– Да не нужно мне, нет, правда, у меня уже большой мальчик.

А он мне:

– Хорошо, для внуков возьми, за тридцать отдаю, последняя цена.

Я и взяла.

Как показала ботиночки Грише, он подскочил ко мне, мы обнялись и стояли обнявшись долго-долго, нам было хорошо, и я еще подумала: ну ведь от этого не умирают, или я ошибаюсь? А потом прошло несколько дней, и я почувствовала, что ошибаюсь – от этого таки умирают. Я умираю. Это разрушает мою психику.

Поговорила с Нурит, она работает у нас в лавке при музее. У нее сын психиатр. Вечно она разливается, какой он умный, какой талантливый, ну я и попросила его телефон. Неделю, может даже две, все собиралась с духом, потом наконец позвонила.

Психиатры не любят долго говорить по телефону, за это им денег не платят, так он сказал, чтоб мы с Гришей приезжали к нему в клинику в Тель-Авив. Для этого я немножко Грише соврала, сказала, что это гинеколог, который должен проверить состояние плода.

Только мы вошли в клинику, как Гриша и говорит:

– Это же психиатр, а ты говорила – гинеколог.

А Нуритин сын спрашивает:

– Ты сказала ему, что я гинеколог?

Я отвечаю:

– Да, иначе бы он не пошел.

А Гриша на это, с таким невинным видом:

– Отчего же не пошел бы? Конечно, пошел бы.

Тут я говорю Нуритиному сыну:

– У него ребеночек в животе.

А тот говорит:

– Понимаю.

И странно так на меня смотрит, и начинается дискуссия, как будто это я психованная, а не Гриша.

Он мне говорит, этот умник-психиатр:

– Когда ты начала думать, что у него ребеночек в животе?

– Когда Гриша сказал мне, – отвечаю, – что он беременный.

– И ты ему сразу поверила? Ты полагаешь, что мужчина может забеременеть?

– Конечно же, нет, – говорю, – за кого ты меня принимаешь?

А Гриша вдруг ввязывается и отпускает с этаким сарказмом:

– Доктор, она купила ботиночки для младенца.

Тут я как заору вне себя от стыда:

– Не покупала я!

А Гриша:

– Да покупала, покупала, она врет.

А я, даже не знаю, что со мной вдруг приключилось, у меня слюна изо рта потекла, и такое чувство – еще секунда, и я убила бы Гришу.

Психиатр спрашивает:

– Гриша, ты можешь ненадолго оставить меня наедине с мамой?

Гриша в ответ:

– Охотно, доктор.

И получается так, из-за его правильного и красивого иврита, будто он нормальный, а это я с катушек съехала. У моего сына, стоит ему только захотеть, великий талант – захочет, будет профессор, не захочет – кажется инфантильным ребенком. Все по его выбору.

Когда Гриша вышел из кабинета, я тихо объяснила Нуритиному сыну, что Гриша нуждается в клиническом лечении. Почему? – спрашивает. Начала рассказывать ему про Джибриля. Доктор стал объяснять мне, что если Гриша гомосексуалист, то я должна принимать его таким, и даже если он встречается с арабом, то тоже. И снова выходит, что я примитивная, а у Гриши современные взгляды. А я пытаюсь объяснить ему, что это все не так, что Гришу необходимо поместить в психиатрическую лечебницу.

Рассказала ему, как Гриша брал мои платья и косметику. Нуритин сын сказал, что если мужчина желает одеваться, как женщина, это еще не повод помещать его в такое место. Я вижу, что сама запуталась, что ничего толком не могу объяснить, может быть, из-за языка. Хотела ему рассказать, как Гриша однажды пришел к нам в музей и чуть не утонул в картине Каналетто, но поняла, что стоит мне это сказать – он и вправду подумает, что я ненормальная.

Тогда доктор сказал мне, чтобы я взяла салфетку и вытерла глаза. И я взяла и вытерла. Может, хочешь стакан воды? – спрашивает. Я и воды выпила. Он подошел, сел рядом со мной и тихо так стал расспрашивать о Гришином детстве, о моем детстве, о моем бывшем муже, об эмиграции, да хорошо ли я сплю, да есть ли у меня сексуальная жизнь. С чего вдруг его занимает моя сексуальная жизнь, думаю. Если такая ваша психиатрия, то спасибо и до свиданья.

Перед тем как нам уходить, Нуритин сын выписал нам рецепт. И кому, думаете, выписал – Грише? С какой стати, да Гриша в отличном состоянии. Маме, конечно же, маме. Чтобы нервы успокоить. Врать не стану, принимала я эти таблетки, даже по две сразу, да, даже помогало немного. Но когда упаковка закончилась, больше я к Нуритиному сыну не пошла.

Лето в тот год не желало кончаться, и я уже мечтала о зиме, о ветрах. Однажды возвращаюсь из музея и вижу, что у Гриши странное выражение лица. Спрашиваю, как жизнь, он не отвечает. Спросила, может, он чаю хочет, а он говорит:

– Я больше не пью чай.

– Почему нет?

– Да так, – отвечает, – не пью больше чаю, и все тут.

Я поняла, что он не в настроении. Говорю ему:

– Я новый лак купила. Посмотришь?

А он мне:

– Зачем мне лак, что я, женщина?