Шанель Клитон - Когда мы покинули Кубу

Я пригибаю голову, щеки вспыхивают.

– На нас все смотрят.

Может быть, если с завтрашнего дня он будет неразлучен со своей невестой, то со временем, после какого-нибудь нового скандала, общество простит нам этот вечер. Может быть. В любом случае его репутация пострадает куда меньше, чем моя, хоть из нас двоих помолвлен он, а я свободна.

Любит ли он свою невесту? А она его?

– Вас это беспокоит? – спросил он, как будто бы только сейчас заметив то внимание, которое мы к себе привлекаем.

– Что люди испытывают ко мне такую отчаянную неприязнь? Не так чтобы очень. Если бы я не ходила туда, где мне не рады, я бы почти безвылазно сидела дома.

– Значит, вы храбрее, чем я думал, – отвечает он мягким, слишком мягким голосом.

– Не надо меня жалеть.

– Я и не жалею. Нисколько.

– Лжец.

Он улыбается.

– Раз уж на то пошло, я думаю, вас не столько ненавидят, сколько боятся.

– На мой взгляд, трудно найти существо безобиднее меня, – усмехаюсь я.

– Все дело именно во взгляде, потому что я бы с вами не согласился.

От этих слов мне одинаково сильно хочется рассмеяться и заплакать.

– Вы же были на войне!

– Был.

– Только не говорите мне, что я страшнее массированной бомбардировки.

Уголки его рта приподнимаются.

– Может, и не страшнее, но вы заставляете мужчину сомневаться в себе. В небе я таких сомнений не испытывал.

– Они вас пугают?

– Ужасно.

Мы оба, разумеется, все понимаем. Это его признание объединило в себе «здравствуй» и «прощай».

Мои родители и сестры отошли от меня, но потом наверняка вернутся к этому эпизоду и прожужжат мне все уши.

– Что мы делаем? – спрашиваю я.

– Сейчас?

– Да.

– Черт знает.

– Наверное, нам лучше это прекратить.

– Наверное, – соглашается он.

– У меня есть сестры, а у них репутации, которые надо беречь. Сейчас все вытянули шеи и пытаются расслышать, что мы друг другу говорим.

Он смотрит на меня огорченно.

– Мне жаль.

– Я знаю.

– Помнится, однажды вы сказали, что последние минуты свободы надо ценить. Потанцуем?

Я смеюсь, хотя мне грустно.

– По-моему, мы с вами только этим и занимаемся.

– Вероятно, это самое безопасное из наших возможных занятий. Хотя и не самое радостное, – уточняет он и подмигивает мне ямочкой на щеке.

Я, поколебавшись, соглашаюсь:

– Только один танец. И все.

– Только один, – говорит он.

В ту же секунду я вижу руку, протянутую ко мне, и мне кажется, что не может быть ничего естественнее, чем положить свою ладонь на его ладонь, переплести свои пальцы с его пальцами.

Ник выводит меня на танцпол, начинается новая песня.

Эдуардо танцует с какой-то симпатичной рыжеволосой девушкой. Губы улыбаются, взгляд направлен на меня и Ника. Голова слегка склоняется в шутливом выражении почтения.

Надо будет сказать ему, чтобы забыл об этой части своего плана: я не намерена использовать то притяжение, которое испытываю к Нику, в наших политических интересах.

Проследив за моим взглядом, Ник тоже замечает Эдуардо.

– Похоже, у нас обоих непростая жизнь.

– Разве в таком климате может быть просто?

– Едва ли, но не все это понимают. – Отвлекшись от Эдуардо, Ник обводит взглядом зал. Многие люди ходят по таким вечеринкам, как сегодняшняя, и делают вид, будто не знают, что не все могут быть так же довольны жизнью.

– На Кубе мы тоже этим грешили. По крайней мере до каких-то пор. Потом нам был преподан жестокий урок.

– А что бы вы стали делать, если бы ситуация на вашей родине изменилась? Если бы Кастро лишился власти?

– Я бы туда вернулась, – отвечаю я без колебаний. – Здесь я чужая, мой дом в Гаване. Там остались мои друзья, родственники, моя няня Магда. Жизнь в Палм-Бич для меня переходный этап, нечто вроде чистилища.

– Я никогда не был на Кубе, но всегда хотел побывать. Говорят, это прекрасная страна.

– Так и есть. Пляжи, сельские ландшафты, горы, Гавана со своей старой испанской застройкой… – Говоря это, я отчетливо вижу, как солнце встает над Малеконом. – На Земле нет такого места, которое было бы более похоже на рай. Внешне, разумеется. Нам есть над чем работать.

– Вы тоже хотите участвовать в этой работе?

– Конечно. А разве вы бы на моем месте не захотели? Это же мой дом!

– То есть вы считаете, что у вас есть долг перед вашей страной?

– Дело не только в долге, но и в желании. Я получила кое-какое образование и действительно хочу его применить. Правда, мои амбиции в этом отношении не были вполне удовлетворены, поскольку не соответствовали представлению моей матери о женском предназначении… Тем не менее кое-чему я все-таки научилась и теперь должна это использовать, разве не так?

– Именно так.

Меня удивляет то, как искренне произнесены эти слова. От меня не укрылось, что многие американки во многих отношениях почти так же ограничены, как и слишком многие кубинки.

– Может быть, когда-нибудь я навещу вас на Кубе и вы познакомите меня с вашим островом.

Не без некоторого усилия улыбнувшись ему в ответ, я представляю себе встречу, которая никогда не состоится.

– Может быть.

По залу разносятся последние аккорды песни. Танец окончен. Ник меня отпускает, но уходить ему, видимо, тоже не хочется.

– Спасибо за танец, – говорит он помедлив.

Сейчас он не улыбается, я тоже.

– И вам спасибо.

– Желаю удачи во всем. Надеюсь, ваше желание осуществится и вы вернетесь на Кубу.

Ник еще раз берет мою руку и, склонившись к ней, едва ощутимо касается ее губами, а потом уходит.

Я возвращаюсь к сестрам. Меня сопровождают беззастенчивые взгляды и шепот, который не назовешь вежливым. Все это пройдет и будет забыто.

Его я тоже забуду.

Я просыпаюсь от стука в стекло. Этот шум заставляет меня вздрогнуть. Я не сразу вспоминаю, где нахожусь, тем более что в моей комнате совершенно темно.

Стучат еще три раза. Ветер доносит до меня шепот, очень напоминающий звуки моего имени:

– Беатрис!

Вот опять.

Знакомые шумы сбивают меня с толку: мне кажется, что я в своей старой спальне, в нашем доме в Мирамаре. Я перенеслась в те дни, когда родители отреклись от Алехандро и мне приходилось тайком встречаться с ним, передавать ему еду и деньги. По ночам я бродила по городу с братом и Эдуардо, помогая им в том, что они делали для революции.

Я отбрасываю одеяло, беру халат, висящий на спинке кровати, и вожусь с пояском.

Звук удара повторяется. Теперь уже громче.

– Беатрис!

Я подхожу к окну и раздергиваю шторы.

Внизу стоит Эдуардо. Сняв бабочку и парадный пиджак, в котором был на балу, он до локтей закатал рукава белоснежной рубашки и готовится кинуть еще один камешек.

Я открываю окно и шиплю:

– Что случилось?