Вера Богданова - Павел Чжан и прочие речные твари

Глава «Добродела» оказался ещё и ярым борцом с сетевой зависимостью. Он продвигал запрет на гаджеты в детских домах – якобы те не отвлекали детей от учебы, и поддерживал идеи «контрас» – впрочем, осторожно и лишь некоторые (за открытую поддержку можно было загреметь в тюрьму). Автопилота и противоугонных маячков в его машине не было.

– Думаешь, самый хитрый? – процедил Павел. В носу опять свербело. – А что с твоей семьей?..

От поисков он очнулся уже в семь, когда зажужжал таймер. Павел нехотя снял очки. За окном давно стемнело, офис опустел, от Леси остался только шлейф приторных духов, и Павел понял, что даже не обедал.

Заварив лапшу, он сел у окна офисной кафешки и набрал Соню, глядя с высоты на влажную городскую хмарь. Абонент находился вне зоны действия сети. Соня часто пропадала, а после появлялась, совсем как кошка, и говорила, что была в «Благих сердцах». Иногда Павлу даже хотелось забраться в базу центра и проверить, действительно ли Соня туда ездит. Дело нескольких минут, сколько раз он проворачивал подобное от скуки в институте. Но сейчас он сдерживался. Попытка контроля – это первый знак привязанности, а Павел не хотел привязываться.

Добравшись до дома по злым и тесным пробкам, в потоке алых фар, запотевших стекол и гудков, он оставил машину чуть дальше, чем хотелось, – за три панельных, в панцире щербатой плитки дома, в просвете между грузовичками с пробитыми колесами. Уже который год они занимали место на обочине проезда, покрываясь всё новыми слоями дорожной пыли, на которой местная шпана рисовала половые органы, слова из трех букв и даже неизменную петлю «контрас».

Павел пересек неосвещенный сквер с призрачными тенями собачников и их собак, по грязи доскользил до лаза меж домами – панельки стояли под углом в девяносто градусов, но смыкались не до конца, оставив метровую щель. В нее и проходили все, не желавшие огибать длинное здание через сквер.

Павел перешагнул невысокий бордюр под балконами, забитыми сросшимся в пестрые блоки хламом, и попал в колодец двора. Из сумрака, разбавленного светом фонарей, доносились крики и тугие звуки ударов. Их Павел не спутал бы ни с чем. Прошел бы мимо – но услышал звонкий детский крик, и ноги сами понесли к игровой площадке. Кровь прилила к рукам, ударила в голову. Мелькнула здравая мысль вызвать полицию, но тут же исчезла, утонула в накатившей злости.

Их было четверо: трое подростков ростом с Павла, и пацанчик лет десяти-одиннадцати, одетый дорого и чисто. Он казался еще меньше, съежившись у горки, обеими руками вцепился в сумку и вжимал ее в живот. Один из лбов пытался ее отнять, тянул за лямку, второй занес кулак, третий, в залихватской кепке в клетку, стоял и наблюдал.

– Это что здесь происходит? – спросил Павел, убирая арки в сумку.

Подростки вздрогнули, отшатнулись от мальца, но, разглядев, кто перед ними, слегка расслабились. Да, Павел совсем не походил на силача.

– Они тебя бьют? – Хотя глупый вопрос, понятно же: да, бьют, и сильно.

– Никто его не бьет, он наш друг, – тут же отозвался тот, что в кепке. Он улыбался, держал руки в карманах джинсов. Другие тоже заулыбались, один похлопал мальчишку по плечу, одернул перекосившийся ворот куртки.

Мальчик неуверенно кивнул. На его губе блестела кровь.

Ага, такой же друг шпане, как мышка кошкам. И Павел был давно знаком с его оцепенением, вот с этим чувством, когда ни рукой, ни ногой двинуть не можешь от шока, от страха, что сейчас опять примутся бить, и на этот раз больнее. А бить станут, ведь ты не отвечаешь. Не они, так кто-нибудь еще.

– Правда? А твои родители знают, что ты здесь?

– А тебе чё надо? – снова влез парень в кепке.

Павел ему не ответил, хотя внутри всё дрогнуло, забулькало, вскипая.

– Где ты живешь? Я могу проводить тебя до подъезда, – сказал он мальчику, выманивая его из обступившей стаи.

Но мальчик не отвечал и не шевелился. Тот, что в кепке, сплюнул себе под ноги, глянул на корешей. Кореша неуловимо подобрались.

– Паш-шел бы ты отсюда, китаеза, пока ноги не оторвали. Понаехали.

Он подошел и не спеша, лениво толкнул Павла в грудь.

Страх и злость, проект и весь культурный слой – всё тут же отвалилось, стихло. Остался лишь звон в ушах. Мир сузился до зыбкого просвета, а руки делали. Главного в кепке за шиворот о расписанную цветочками стену, второму в нос, а третьему по-подлому в живот и в пах, коленом, дважды. Еще раз в нос, и вроде как он тоже пропустил удар, но боли не было.

Привычка. Старые инстинкты. Как будто не было последних лет, и снова он на пустыре у пруда, где либо ты, либо тебя, и всем плевать, останешься ли ты в живых. Шваль вылезла на свет из Павла под молодой звериный рев: бей его, бей его, бей китаёзу!

Подростки всё быстро поняли и сбежали, драться с ними было легко и даже стыдно. Их жертва вжалась в угол между лесенкой и горкой, слизывала кровь с губы. У Павла на языке тоже было солоно. Он ощупал челюсть. Точно назреет синячище.

Тяжело дыша, он упер кулаки в бока, навис над спасенным:

– Ты чего с ними пошел, а?

Пацаненок молчал, с испугом глядя снизу вверх на Павла.

– Набери родителям сейчас же. Или дай планшет, я сам им наберу. – Павел протянул ладонь, но мальчишка вздрогнул, сжался.

– Не трожь меня, чего пристал? – захныкал он, размазывая сопли и грязь по лицу.

– Я тебя спас, мелочь. А в следующий раз никого рядом не окажется, и что будет? Ты хоть представляешь, что они могли сделать? Бежать нужно от таких сразу, понял? Ловить момент и драпать.

– Пошел ты со своими советами! Урод косоглазый! – крикнул мальчишка, но последовал совету – понесся прочь, за гопотой, только яркий рюкзак подпрыгивал на плече маячком.

В висках у Павла застучала кровь. На миг захотелось догнать и немного придушить парня, сжать пальцы на тонком горле до красноты, чтобы не смел так говорить, не смел…

Спокойно. Спокойно, Павел, ты ведь давно не шваль, ты выше этого.

Он взъерошил волосы, с силой выдохнул, подобрал улетевшую в грязь под горкой сумку и заторопился прочь. Он что, мальца ругал или себя? Боялся за кого? Дался ему этот клоп, в самом-то деле… Чужие проблемы. Уже не его, нет.

Раннее детство Павел мог назвать счастливым. Он помнил дом, казавшийся огромным, а по факту небольшой: три комнаты, чердак и кухня. Это отсыревшее нехитрое богатство досталось матери от бабки по наследству и стояло на участке в восемь соток, отделенном от Коломны неспешным течением Оки. В саду росли яблони и вишня, сосна, по осени терявшая часть пожелтевшей хвои, в углу поддерживал забор здоровый дуб. Под ним отец поставил старую скамейку с основой из чугуна, покрасил в черный цвет.

Еще Павел помнил главную улицу деревни, от которой уходили улочки поменьше, а в самом конце, у поля, вытянулась церковь, золотясь макушкой. По дороге через деревню гоняли машины, чаще в пятницу и на выходных, когда все ехали из города на дачу и обратно. Павел представлял, что за забором проносятся большие басовитые пчёлы, слишком тяжелые, чтобы высоко летать. Они чиркали брюшками асфальт, взметая пыль, пахли сажей и бензином, спешили за медом даже ночью, на миг освещая Павлову комнату слепящими глазами.