Лариса Шкатула - Замуж не напасть [litres самиздат]

– За работу, друзья, за работу, – прерывает всеобщее веселье голос президента, – оставим слова поздравленья до вечера!

– Вечером прошу всех на праздничный ужин в кафе! – перекрывает общий шум голос Эдика.

"Это называется у них дружеский ужин в узком кругу? – думает Евгения. – Если придут все, окажется, что гостей – не меньше тридцати человек!"

На деле так и происходит. За столом в основном мужчины, потому немногие женщины окружены особым вниманием. За весь вечер Евгении почти не приходится сидеть – она все время танцует.

Она думала, что у Ирины хватит ума не прийти на торжество, но главбух приходит. Ведет себя шумно, пьяно и какую цель она преследует, трудно понять. Если только возбудить у Эдика жгучую неприязнь, то своего она добивается.

С Евгенией опять творится что-то непонятное. Неужели она разучилась веселиться? Но её вдруг начинает неистово тянуть домой, как будто её ждут там маленькие дети.

В конце концов, она потихоньку удирает, по-английски, не прощаясь.

После душа, сидя в кресле и просматривая любимую "Комсомолку", Евгения вдруг вспоминает Юлию. Как там поживает Серебристая Рыбка? На часах половина десятого. Время для телефонных звонков не очень подходящее, но рука её продолжает тянуться к телефонной трубке, а внутренний голос успокаивает: "Если сразу у них не ответят, значит спят. Положи трубку, а уж завтра, в урочное время, позвонишь!"

Трубку берут сразу, и Евгения слышит голос Юлиного мужа.

– Роберт, вы меня помните? Мы недавно вместе отдыхали в "Жемчужине".

– Конечно, Женечка, разве можно вас забыть?

– Я, наверное, поздно звоню? Извините, но почему-то именно сегодня мне захотелось поговорить с Юлей.

Она немного волнуется и потому не сразу воспринимает сообщение Роберта.

– Юля в больнице. В реанимации…

Глава семнадцатая

Наверное, если бы Юлия лежала в общей палате, Евгения её ни за что бы не узнала, так изменилась Серебристая Рыбка. А называется её диагноз и просто, и сложно: попытка самоубийства путем вскрытия вен. Евгения думает, что она бы предпочла снотворное. Чтобы порезать себе вены, надо иметь или невероятное хладнокровие, или психический сдвиг.

И врачи, и её муж остановились на втором и собираются, как только Юлия придет в себя, активно заняться её лечением. Психиатрия достигла в наше время больших успехов!

Юлия лежит одна в большой, светлой палате. Роберт – человек денежный. Наверняка здесь в действии платная, вернее, высокооплачиваемая медицина.

Кровать у неё импортная, со всевозможными рычагами и колесиками. Капельница непривычной, суперсовременной формы.

И среди этого всего сервисного великолепия – Юлия, бледная, обескровленная и такая беззащитная, что у Евгении сжимается сердце. Она замирает у порога и чувствует: никакие, подходящие к случаю слова не идут ей на ум. Что можно сказать человеку, вернувшемуся с того света? Насильно.

Юлия смотрит на неё безо всякого выражения, так что Евгения не понимает: то ли она посетительницу не видит и просто смотрит перед собой, то ли она потеряла так много крови, что у неё не хватает сил на какое-нибудь движение.

– Входи, Женя, – говорит Серебристая Рыбка так тихо, будто шелестит по палате легкий ветерок. – Я тебе рада.

– Понимаешь, вчера меня будто что-то кольнуло, – торопливо начинает объяснять Евгения, – так вдруг захотелось тебя увидеть. Смешно, да, ведь мы провели вместе всего три дня…

– Это неважно, – шепчет Юлия, – можно прожить вместе целую жизнь и не стремиться увидеть друг друга… Врачи гордятся, что меня откачали. Вот только зачем?

– И что ты решила делать дальше? – спрашивает Евгения, присаживаясь на стул возле кровати. Сколько раз ей говорили, что деликатные разговоры надо начинать издалека, а не вот так, в лоб, но она все не учится. – Будешь продолжать попытки свести счеты с жизнью, пока какая-нибудь не окажется удачной?.. Какое дурацкое слово – откачали! Можно подумать, что ты тонула.

К дипломатии у нее, положительно, нет никаких способностей!

– Пожалуй, на второй раз меня не хватит, – покачивает головой Юлия, и тут же её лицо словно сводит гримаса боли. – Я больше не могу даже любить своих детей – из-за них погиб Левушка. Неужели его смерть сделала их счастливыми?

– Значит, ты не думала, каково им будет без тебя?

– Не хуже. И не лучше. Моим детям повезло – у них есть две здоровые, энергичные бабушки, которые следят за их воспитанием и передают друг другу, как эстафету…

Попытавшаяся было приподняться Юлия, бессильно опускается на подушку и на лбу её выступает испарина.

– Видишь, совсем ослабела. Женечка, ты хотела узнать, есть ли выход из моего положения? Нет, мой ангел! Жить рядом с ними я не могу, а умереть мне не дают…

Она шевелит перебинтованными запястьями. Физраствор из капельницы медленно вливается в синие, проступающие сквозь тонкую кожу вены. Медики будто хотят постепенно заменить им порченую Юлину кровь.

Бедная Серебристая Рыбка! Может, та Евгения, которая много лет плыла по течению жизни, покорно принимая удары судьбы, тоже смирилась бы и согласилась со словами Юлии, что ничего поделать нельзя и она – человек конченный. После следующей неудачной попытки её просто запихнут в сумасшедший дом и с помощью лекарств усмирят навеки.

И она говорит с неожиданной верой:

– Мы обязательно что-нибудь придумаем, Серебристая Рыбка!

– Ты придумала мне красивую кличку, – пытается улыбнуться Юлия. Наверно, я в прошлой жизни и вправду была рыбой. Насчёт меня не бойся, хуже уже не будет…

– Мне не разрешили с собой долго разговаривать, – сожалеет Евгения, а обещанные пять минут прошли. Завтра я приду к тебе опять. Постарайся выглядеть получше.

Из больницы она едет к матери, где успевает разобраться со своим отпрыском, который спит до половины двенадцатого – в школу ему во вторую смену. Любящая бабушка бережет покой внука, не думая, что тем самым кохает его лень.

– Он ещё вечером сделал уроки! – слабо отбивается вера Александровна. – Пусть поспит, пока есть возможность. Чего хорошего просто так по улицам слоняться!

Логика железная. Видимо, педагоги к концу своей трудовой деятельности значительно совершенствуют науку воспитания. Теперь она у них имеет всего два больших раздела: как воспитывать чужих детей и как воспитывать своих. Насчет чужих все ясно и понятно, а почему-то воспитание своих не укладывается в привычные рамки.

– Зачем ты его балуешь? – сердится Евгения. – Посмотри хотя бы на эти лапы – сорок четвертый размер! Рост – сто восемьдесят! А ты до сих пор с ним нянчишься!

– сама удивляюсь, – соглашается Вера Александровна, – уж от тебя такой лени я бы не потерпела. А к внуку почему-то совсем другое отношение. Вроде с тобой была как бы репетиция, а он – настоящий ребенок.