Виктор Львовский - Зелёная чёлка [litres самиздат]

Потом мне стало противно, я представил себе, что этой несчастной девочкой могла быть моя девочка на шаре… И этот противный толстый клоун с автобуса с дурацким красным носом! Ну уж нет!

Пока папа пришел, я уже успел разозлиться.

– Я не хочу в цирк, папа, – сказал я.

– С чего это вдруг так резко раздумал? – удивился папа, – ты же так хотел!

– Папа, этот клоун! Он… – и я рассказал папе, что услышал от хихикающих девушек, – его из своей страны выгнали, теперь он в нашей поселился, у нас все можно! Посмотри в гугле! – кричал я и чуть не плакал, вспоминая свою девочку и противного клоуна одновременно.

– Стоп, отставить слезы, это ты сочиняешь, – понимающе сказал папа и полез в карман за телефоном. Он поискал, нашел и крякнул.

– Действительно, вот деятель на гастролях! 5 лет запрета на въезд… – потом обратился ко мне, – ну, брат, бывает…

Больше он, видимо, не знал, что мне сказать.

– А вдруг он пристает к девочке на шаре? – кричал я, – не пойду в цирк!

– Да погоди ты, – растерянно говорил папа, – это ж другая труппа. И потом, тут написано, что ничего такого…Ну, короче, ничего страшного он не сделал, – пошли, не дури, он весёлый, и билеты жалко, пропадут.

И тут я решил, что билеты и правда жалко, месяц ждал, и из-за этого дурацкого клоуна все веселье пропадет. И, кроме того, я подумал, что могу пойти даже специально, чтобы клоуну этому сказать, что я про него думаю!

Мы вошли, разделись в гардеробе, взяли бинокль и купили программу. Там было написано, что клоун – лауреат всяких разных конкурсов, и лучший в мире клоун и что он дотронется до самого сокровенного в душе человека. Только попробуй, подумал я.

При входе в зал проверяли билеты, и контролерша, тетенька в длинном красном платье, подозрительно разглядывала двух тетенек в ярких цветастых платках, повязанных под горло, которые шли перед нами.

– Русские? Россия? Паспорт покажите! – настаивала она. Тетеньки только кивали и делали какие-то очень грустные лица, почти плакали и хмурили брови.

– Ишь, иностранки, знаем мы ваши фокусы, под русских косят, чтобы за билеты не платить, сколько положено! Депрессию русскую изображают! А мы все видим, тертые калачи! Идите и доплачивайте за билет! Для иностранцев 100 евро наш цирк стоит!

Тетеньки в платках непонимающе рыскали глазами, хлопали по карманам и ни слова не произносили. Контролерша перегородила им путь всем туловищем и закричала:

– Не пущу! Идите и платите за билеты в кассу! Тетеньки в платках поплелись в кассу с такими же грустными лицами. Наконец нас пропустили в зал. Мы сели на левую трибуну в пятом ряду. И тетеньки в платках оказались через двух человек от нас. То есть они уже были не в платках, они эти платки сняли и оказались вполне молодыми и задорными на вид. Платки они повязали, чтобы казаться русскими на контроле, это понятно, вот такая их подлая натура. Какие же эти иностранцы – ужасные люди, подумал я. Вруны, соблазнители и жадины. Хотят воспользоваться русским цирком, а денег не заплатить. Кстати, к нам тетеньки в таких платках приходили в школу недавно, только они были старые. Сказали, что они ветераны, но не войны, а труда, но все равно ветераны называются. Эти бабушки в платках пели, рассказывали про Сталина и коммунистическую партию, раздали всем конфеты и красные трещотки. Потом, правда, пришла завуч, сказала сдать трещотки в музыкальный зал, а там вместо них раздала флажки-триколор. А это флаг России.

В общем, представление началось, вышел оркестр, трубы загудели, выкатили большие тумбы и на арену вышли львы и тигры! И дрессировщик в красных штанах с синими блестками и белой мантией! Девушки-иностранки, уже без платков, схватили телефоны и стали фотографировать львов и что-то говорить прямо в телефон. Главное, что я слышал слово «оуфл! оуфл! кошмарр! кошмарр!». Кошмар – это было понятно, а «оуфл» я знал от Веры, значит ужасно. Что, интересно, им так ужасно, неужели они так испугались зверей, они же дрессированные и под присмотром. А они продолжали трещать в телефон и фотографировать.

– Почему они так кричат? – спросил я у папы. Больше не у кого было спросить, вдруг папа знает, подумал я. И папа, оказывается, знал:

– Они – защитники диких животных, поэтому возмущаются. Почти все страны мира запретили выступления животных в цирке, только в России еще нет.

– А почему? Это же так здорово! – спросил я.

– Ну, понимаешь, животных мучают, когда дрессируют, и потом, доказал ты, что сильнее и умнее льва, и что с того? – начал философствовать папа, и я понял, что он прямо заодно с этими иностранными шпионками в платках. И я решил, от греха подальше, больше ничего у него не спрашивать.

И даже ему ответить ничего не успел, потому что тут на арену вышел этот противный красномордый клоун. У него были смешные черные туфли с длинными носами и короткие штаны на подтяжках, на шее бант, и, конечно же, красный носище и рыжий парик, в общем, точно, как в рекламе на автобусе, который ехал перед нами.

Сначала клоун проскакал по сцене на палке, пробежал вокруг арены по проходу, а потом замахал руками, как будто он дирижирует, и тут же грянули трубы и барабаны. Все захлопали, а он начал кланяться, как будто уже сделал что-то такое невероятное, за что ему надо так хлопать. И чем больше он кланялся, расставив свои длинные башмаки, тем больше ему аплодировали. Он, видно, от этого очень сильно радовался, потому что орал и смеялся, и держался за живот. А мне было совершенно не смешно.

Я сидел и вспоминал клоунов, которых я видел раньше. Вот они были и, правда, смешные, особенно, которые пели песню про голубых канареек. Они были какие-то дурацкие, но, как бы это сказать, хорошо и добродурацкие. Один все время не вовремя прыгал, не попадая в такт, а другой смотрел на ухо серединного так, как будто ничего важнее, чем его огромное ухо, нет на свете! И песня была какая-то нежная и ласковая. Я почему-то решил, что все клоуны такие. Но не тут-то было. Этот был совсем не такой.

Он побежал по проходу, вцепился в руку толстого дяденьки в пятом ряду и начал его стаскивать с кресла. Когда дяденька, наконец, встал, клоун потащил его за собой, вытащил на арену и усадил на край сцены; папа сказал, что это называется красиво по-французски – бордюр. Потом также он стащил со стульев парня, тетеньку в пышной юбке, встал перед ней даже на колено и приложил руку к груди, она засмеялась так радостно и пошла с ним на этот бордюр. Ну, начинается соблазнение, подумал я. Но он усадил тетеньку и вцепился в маленького мальчика с первого ряда, а тот стал упираться и хвататься за маму.