Валерий Юабов - Долгая дорога

Как только начался фильм, я уселся поближе к экрану и начал с бешеной быстротой отщёлкивать кадры, вставлять плёнку за плёнкой… Я извёл весь свой запас, штук пять. Хорошо, что родителей не было дома! Но я не думал ни о плёнках, ни о предстоящем разговоре с отцом, я наслаждался. Вот Д’Артаньян прокалывает шпагой кардинальского гвардейца… Клик! Вот четыре друга мчатся куда-то на конях… Клик!

И снова я ощущал что-то необычайное: я и снимал, и сам был в кадре, я был творцом!

Катастрофа обнаружилась уже вечером, как только я проявил первые плёнки, а во всей полноте раскрылась утром, когда они высохли. Все кадры оказались смазанные, размытые, нечёткие. Ещё бы – могла ли моя «Смена» справиться с такой сложной съёмкой! У неё не хватало скорости, чтобы поспеть за движущимся кадром, не раскрывалась, как надо, диафрагма. Я потерпел крах… А тут еще отец, обнаружив утром, что, вместо деревьев, видит чёрную, колышущуюся занавеску плёнок, заслонившую окно веранды, поднял ужасный крик:

– Что ты тут навешал? Это ты столько плёнок истратил за день? Ты что – ошалел? Не знаешь, сколько стоит плёнка?

Впрочем, пошумев, отец сравнительно быстро успокоился. Очевидно, он даже гордился тем, что его сын, совсем еще ребёнок, серьёзно увлекся фотографией. Время от времени отец рассматривал мои снимки, кое-что хвалил, а два года спустя, во время летних каникул – я тогда закончил пятый класс – он сам предложил мне:

– Хочешь поучиться у настоящего фотографа?

Ещё бы! Я был счастлив.

Фотограф этот – его звали Владимиром – работал на Химкомбинате, на том самом, который окутывал своим ядовитым дымом весь Чирчик. Для чего комбинату нужен был фотограф и занимался ли там Владимир только лишь фотографией – не знаю, на комбинате всё было окружено тайной (хотя всему городу было понятно, что там производят какое-то химическое оружие). Комбинат был настолько засекречен, что я беспокоился: впустят ли меня на его территорию? Но фотограф сумел оформить мне пропуск и я две недели ездил к нему по утрам. В фото студии – она помещалась на втором этаже небольшого домика рядом с заводскими корпусами – проходила только теоретическая часть занятий. Пособиями служили большие фотографии, висевшие на стенах. Подводя меня к одной из них, Владимир рассказывал, какого эффекта он хотел добиться, как обдумывал композицию кадра. И тут же показывал, как осуществлял это. Показывал на своём «Киеве» – это была прекрасная фотокамера, профессиональная, и я замирал от восторга, глядя на все эти кнопочки, рычажки, на объектив со съемными линзами. А потом начиналась практическая часть урока. Мы выходили из студии, останавливались, как на капитанском мостике, на верхней площадке наружной лестницы. Отсюда хорошо просматривалось большое пространство перед цехами. Сновали взад-вперед рабочие, подъезжали машины с каким-то начальством.

– Гляди-ка… Хороший кадр может получиться! – Владимир указывает на рабочего, толкающего тяжело нагружённую тележку. – Ну-ка, попробуй… Сначала моим. – И он вручает мне свой драгоценный «Киев».

Рабочий довольно далеко, но объектив сразу приближает его ко мне.

– Как будешь снимать? – спрашивает Владимир. Поместишь фигуру в центре снимка – виднее будет, как он пригнулся, напрягся, как ему тяжело… Ближе к краю – другой эффект, другое соотношение тележки и фигуры. Откроешь диафрагму полностью, вокруг всё будет расплывчато. Прикроешь – усилишь резкость.

Я чуть-чуть перемещаю аппарат туда-сюда, я кажусь себе волшебником, который собирается заколдовать этого рабочего. Потом делаю два снимка…

Лет пять спустя, когда я заканчивал школу, появились у меня и другие учителя. С этим связана целая история, имеющая, в общем-то, мало отношения к фотографии, но занявшая в моей жизни достаточно важное место.

К этому времени стал профессиональным фотографом мой друг Эдик Мушеев: после восьмого класса он пошёл учиться на курсы фотографии и теперь работал помощником фотографа в большом ателье рядом с кинотеатром «Октябрь». Я заглядывал туда частенько: повидаться с Эдиком, подсунуть ему пару пленок, чтоб проявил и напечатал, да и вообще мне нравилось это ателье. На мой тогдашний вкус оно выглядело шикарно. В первой комнате висели большие фотографии. Тут были и семьи во главе со старцами, и женихи с невестами, и лупоглазые голенькие малыши с пухлыми ручками, но главным образом красивые девушки. Во второй комнате была студия, хорошо оборудованная – с экранами, подсветками и прочими приспособлениями, а в третьей – отличная фотолаборатория, вызывавшая у меня особую зависть.

Хозяином всего этого великолепия был молодой татарин по имени Искен, усатый парень, веселый и чрезвычайно легкомысленный. К нам с Эдиком он относился, как к ровесникам, хотя был старше лет на десять, и вскоре мы стали приятелями. Добродушный Искен охотно посвящал нас в секреты мастерства, делился с нами обедами, а также маленькими тайнами и радостями своей холостяцкой жизни. Что радостей хватало, мы понимали и без его рассказов. Достаточно было посмотреть – а я это видел часто – как он фотографирует хорошеньких девушек.

Не стану отрицать: Искен был неплохим мастером, фотографии у него получались с глубиной, в мягких тонах, достаточно чёткие. Искен, как сам он говаривал, умел выдерживать световой баланс. Одно меня только удивляет: как удавалось ему с этим справляться, занимаясь одновременно охмурением клиенток. Мне, например, казалось, что он занят только охмурением и что именно в этом деле проявляет большое мастерство. Пожалуй, даже талант.

Сижу в темном уголке студии и наблюдаю. Искен уже усадил очередную жертву на стул перед аппаратом, поправил ей, прошептав «извиняюсь…», воротничок, волосы возле ушка, отступил на пару шагов – и, склонив голову, молча её разглядывает. Жертва подёргивает плечиками – очевидно, взгляд действует… Тут Искен подходит этаким крадущимся шагом и слегка приподнимает ей подбородок… Нежно, ме-е-едленно… Отходит – и, скрестив руки, снова долго разглядывает. До меня доносится шёпот: «как вы фотогеничны… Просто удивительно!» Он улыбается – но как! И по взгляду этого удава – а я сижу так, что вижу его лицо – мне понятно: жертва уже загипнотизирована!

Первый этап охоты на этом заканчивался. Второй наступал через несколько дней, когда жертва приходила за снимками. Они вручались ей с соответствующими комплиментами. Держа фотографию в вытянутой руке, Искен поглядывал то на нее, то на девушку (которую он при этом деликатно обнимал, чтобы повернуть к себе лицом) и говорил вкрадчивым голосом: «оторваться невозможно! Что за личико, а? Не-ет, одну я беру себе! На витрину… Хотите быть у меня на витрине, а-а?» Жертва краснела… Или хихикала, или кокетливо хохотала и говорила: «ах, зачем?» Всякое бывало, ведь у Искена то и дело появлялись новые клиентки, среди которых попадалось немало любительниц таких вот приключений. Что происходило несколькими днями позже, догадаться было нетрудно. Да я не раз слышал приглушенный голос Искена: «когда увидимся? Завтра? Жду…» Порой, забежав в ателье под вечер, я находил дверь закрытой. У меня хватало ума не стучаться.