Валерий Юабов - Долгая дорога

Должен признаться: мы с мамой и после этого разговора продолжали навещать своих родных. Ведь мы и прежде не столько к дяде Мише ходили, сколько к деду, к Юрке, к тете Вале. И теперь так делали – не только потому, что хотели их видеть, а потому, что не желали подчиняться Мише.

В чем же была причина дядиной вражды? Что ее вызвало? Сочувствие к брату, с которым он продолжал встречаться? Злоба, что тетя Валя дружит с мамой и откровенно ей рассказывает, как невыносимо тяжело ей живется с мужем? Страх, что мама уговорит Валю уйти от него? Скорее всего и то и другое. Но не все ли равно? Скажу только, что с этого дня навсегда исчезла моя любовь к дяде Мише, исчезло уважение. Вернее, то, что еще оставалось от этих чувств: ведь я уже давно замечал дядино двуличие.

«Валера, – сказала мне однажды мама, – твой дядя боится, что мы – дурной пример для его семьи. Он требует, чтобы Валя и Юра порвали с нами». – «Ничего у него не выйдет!» – воскликнул я. К несчастью, я ошибся. Правда, наша с Юркой дружба оказалась нерасторжимой, – Юрка отцу не верил. Но, как ни печально, дружбу тети Вали с мамой ему удалось разрушить. Этот злобный человек был умнее и хитрее простодушной своей жены. Он воспользовался какой-то глупой ссорой подруг, стал настраивать Валю против мамы, наговаривать, лгать…

Каким же он был бездушным! Ведь знал, как тяжело больна мама, как нужна ей поддержка! Но я-то все время думал об этом. И весной 1996 года, после очередной маминой поездки к доктору, встретился с тётей Валей. «Ведь вы так близки, вас так много связывает. Я вижу, как мама страдает – помиритесь!» – волнуясь, говорил я. И услышал в ответ: «Ее слезы всегда были притворными».

Надо ли объяснять, что я почувствовал? Как Валя – близкая из близких – могла сказать такое! Я не смог скрыть от мамы этот разговор. И тут она мне тоже призналась: она звонила Вале в Йом Кипур – и попросила у подруги прощения. День Искупления очень часто становится днем примирения после долгих ссор. Но Валя, ничего не ответив маме, положила трубку.

Как сильно, как глубоко мама любила Валю, я осознал, когда мамы не стало. Мне рассказала Эмма: мама, уже почти при смерти, хотела увидеться с ней. Валя узнала об этом в день маминых похорон. Вечером, возвращаясь, я увидел ее у входа в наш дом. Почувствовала ли она раскаяние или это была дань обычаю, суеверный страх оскорбить умершую? Не знаю. Лицо ее было… пусто, – другого слова не нахожу. И я не захотел говорить тёте о том, что мама Эстер ушла из этой жизни с болью в сердце, так и не поняв, как случилось, что после тридцати лет близкой дружбы подруги расстались друг с другом…

Больно вырывать из сердца близкого человека. Невыносимо больно увидеть предателя в том, кого считал любимым дядей.

Сейчас эта боль утихла. Но, Миша, стал для меня чужим человеком.

Еще недавно, в дни моей юности, семейные отношения играли в жизни бухарских евреев немаловажную роль, обсуждались, волновали. Я уже писал о частых семейных разборках, когда в выяснения личных отношений вовлекались десятки родственников. Все они считались членами семьи. А сейчас… Не поручусь за всех, кто принадлежит к моей нации, к ее бухарской ветви, но для меня семья – это моя жена, дети. А прочих, среди них и дядю Мишу, я не считаю родней. Моя родня – это не те, кто близок мне по крови, а люди, близкие духовно.

Время – явление таинственное. Казалось бы, его четко определяет физика – расстояние, деленное на скорость. Казалось бы, оно математически точно исчисляется на календаре. Но в нашем восприятии, в ощущениях наших, время приобретает совершенно иные черты. Чаще всего мы ужасаемся тому, как быстро оно пролетело. И с особой стремительностью, словно птицы, пролетают счастливые времена. Но вот наступают времена трудные – и кажется, что они ползут, тянутся, никогда не окончатся…

Что-то вроде этого ощущал я, сидя я за своим рабочим столом сентябрьским вечером две тысячи восьмого года. Почему именно этот вечер вспомнился мне сейчас – не знаю: ведь мои горестные размышления продолжаются и сегодня…

Было поздно. В офисе стояла тишина, только шипели кондиционеры. Какая тишина, – вдруг подумал я. А как раньше шумно было по вечерам! Громкие голоса агентов, телефонные звонки, дробный стук клавиатуры компьютеров, шелест бумаги на неустанном ксероксе… Словом, тот самый деловой шум, который говорит об успешном бизнесе. Куда же все это девалось? И стал я – в какой уже раз – припоминать, событие за событием, нашу с Давидом многолетнюю трудовую жизнь.

Дуглас Эдвард, которого справедливо называют «отцом американских торговых операций» (он, кстати, был учителем моего кумира Хопкинса), утверждал, что в бизнесе не существует понятия «достигнуть вершин». Неподвижности нет – бизнес либо растет, либо падает, разрушается. Мы с Давидом считали это определение очень важным и с самого начала совместной работы обсуждали, чуть ли не каждый вечер, какие изменения произошли в наших делах сегодня. Мы были начинающей, притом очень маленькой фирмой, но образцом для нас служила знаменитая компания «Сентури 21 Металлиос», где прежде работал Давид. Конечно же, мы не пытались подражать слепо – да и куда нам было делать все, что делал «Металлиос» – а перенимали то, что было возможно, даже мелочи. Кто, например, должен отвечать на телефонные звонки? Секретарь? Вроде бы это удобно и разумно: никому не приходится отрываться от дела. Но в «Металлиосе» к телефону подходили агенты. Ведь они, располагая информацией о том, что может предложить фирма, могли сразу же ответить на вопросы покупателя или продавца недвижимости. И первые встречи с покупателями происходили только в офисе: надо же сначала разобраться, что это за человек, «сколько он стоит», а уж потом показывать ему дом…

За те десять лет, что наш офис находился в Вудсайте (мы переехали туда из подвала моего дома), «Саммит» подрос. У нас работало 15 агентов, родственные фирмы в районе уже с опасением поглядывали на конкурента, мы стали пользоваться доверием. А «друзья и родственники кролика», в особенности моя мама, считали, что мы добились больших успехов, и очень нами гордились. Но мы-то с Давидом прекрасно понимали, что достигли уровня преуспевающей лавочки, размеров парикмахерской в несколько кресел. «Нужно расти, – то и дело твердил Давид. – Мы должны выстрелить!» Но как выстрелить? Чем? Есть ли у нас ружье, которое, по словам Чехова, должно выстрелить, если оно висит на стене? Давид на это отвечал: наше оружие – агенты. Надо нанимать и обучать все новых. И работать с ними, работать – учить, помогать, контролировать!

Эти слова Давида были косвенным упреком в мой адрес: я с азартом занимался фермерством, агентами же – так, между прочим. Но однажды он высказался прямо: «Мы не должны конкурировать со своими агентами, Валера. Надо отойти от личных продаж. Кстати, в менеджменте “Металлиоса” на них наложено табу».