Валерий Юабов - Долгая дорога

Когда давным-давно, в Чирчике в пятом классе нам предложили на выбор два иностранных языка, немецкий и английский, я выбрал английский. Конечно, я тогда и думать не мог о том, что это начало чего-то очень важного, с чем столкнет меня судьба. За школьные годы я мало продвинулся в английском: и нас учили кое-как, и мы учились кое-как, лишь бы получить отметку в четверти. Зато в институте язык оказался вполне полноправным предметом с экзаменом в каждом семестре. К тому же перед отъездом мы с Эммкой около месяца занимались с учительницей.

Звали ее Зульфия Сергеевна. Очень красивая татарка, живая, энергичная, с густыми, черными волосами, похожими на мамины, она преподавала английский и в каком-то институте, и частным образом. Зульфия занималась с нами по своему собственному методу, довольно оригинальному. Выяснила, что мы увлекаемся западной рок-музыкой и предложила: «А почему бы вам не попробовать переводить песни?»

Лучше придумать Зульфия не могла, занятия стали для нас праздником. Мы приносили свои пленки – Донну Саммер, Спэйс, «Пинк Флойд», слушали, записывали слова. Что-то пропускали, что-то перевирали. Снова и снова слушали… Потом начинали копаться в словаре, чтобы все перевести, проверить, как пишется. Потом «отделывали» перевод, находя самые подходящие значения слов, добиваясь, чтобы русский текст был близок к оригиналу. Вряд ли мы всегда хорошо справлялись, дело это трудное. Но работали мы с таким увлечением, что наши двухчасовые занятия у Зульфии во дворе, под сенью виноградных лоз, часто превращались в трехчасовые. Подозреваю, что она и сама любила рок не меньше нашего. Наверное, за то короткое время, что мы занимались с этой прекрасной учительницей, достичь большего было невозможно.

Перед родителями проблема языка стояла гораздо острее, чем перед нами. Английского они не знали: в маминой узбекской школе «иноземных» языков почему-то вообще не изучали, отец же учил немецкий. Им предстояло искать работу в чужой стране, не понимая почти ни слова, и одновременно учиться, преодолевая возрастной барьер.

Маму все это тревожило меньше, чем отца. Родственники из Израиля и Америки писали: ты, мол, не пропадешь, хорошую швею-мотористку сразу оценят, найдешь работу легко. «Сяду за швейную машинку и покажу, как умею строчить. Без всякого английского», – храбрилась мама. Но конечно же, она понимала, что если надо будет поговорить, скажем, с мастером, с другими работницами или с продавцом в магазине, одними жестами не обойтись.

У отца маминого оптимизма не было и в помине. Учитель физкультуры, тренер, разве он сможет работать, не общаясь с учениками на их родном языке? Значит, придется менять профессию. И все равно язык будет необходим.

Говорят, что русский по сложности уступает только китайскому. Может быть. Но человеку, говорящему по-русски, сравнивать трудно: ведь пользуясь родным языком, не задумываешься ни о грамматике, ни о произношении. Моим родителям, которые, кстати, кроме русского владели и узбекским, и казахским, и таджикским, а значит, понимали еще и фарси, английский казался гораздо труднее этих языков. Сложность артикуляции… Одни и те же буквы, которые почему-то звучат по-разному в разных словах… Времена, в которых постоянно путаешься… Неправильные глаголы… Родители просто утопали в трудностях, но боролись, и на уроках я с любопытством наблюдаю за этим. Вели себя мама и папа по-разному. Не только потому, что у них были разные способности, сказывались и характер, и привычки, и цели.

У мамы отличная память – что зрительная, что слуховая. Новые слова она запоминает быстро, но с произношением мучается ужасно. Плохо ей дается и грамматика. Мама ставит перед собой конкретные, практические цели: прежде всего запомнить то, без чего нельзя обойтись в быту. Во время урока она может неожиданно спросить:

– Как ты говорил – «говядина»? А-а, помню: «биф»… – Мама склоняется над учебником и делает в нем какую-то пометку. Она считает, что так удобнее, тетрадки ей не нужны…

С отцом все иначе. Память у него гораздо хуже, чем у мамы. Одно и то же приходится повторять по нескольку раз, но все равно он забывает то, что уже выучил. Зато отец прилежен, усидчив, способен заниматься часами, старателен и пунктуален. В его тетрадках каждое слово записано с транскрипцией.

– Эх, мне бы твои годы! – часто вздыхает он. – Не идет у меня этот чёртов язык, и всё тут!

Но стараний не оставляет.

Я не только учу, я и сам ученик. Недели через две после переезда в Ладисполи выяснилось, что два члена нашей семьи могут посещать языковые курсы Хиаса. Записались мы с отцом. Отец – в группу для начинающих, я – в третью, то есть в «старший класс школы».

Когда я пришел на первое занятие, за столиками уже сидело несколько пожилых людей. А возле доски весело тараторила по-английски миловидная молодая особа с короткой стрижкой и выпирающим животом. Ну и школа, подумал я с удивлением. Одни старики… Учительница – беременная, уже на сносях! Но зря я беспокоился. В маленькой нашей группе (всего около десяти слушателей) нашлись и мои ровесники. А учительница, миссис Джейн Алисон, очень нам понравилась. Приехала она из Англии в группе молодых преподавателей, которых пригласил на работу Хиас. Русского миссис Алисон не знала совершенно, из-за чего мы на первых уроках ужасно нервничали. Но оказалось, что для обучения это даже полезно. Необходимость постоянно вслушиваться в её речь, напрягать внимание, подыскивать знакомые слова, чтобы учительница поняла тебя, все это давало встряску нашим мозгам, и мы довольно быстро запоминали слова и выражения. «Почаще разговаривайте дома по-английски, только по-английски, вот так, как мы сейчас на уроке, постоянно советовала нам учительница. Приедете в Америку, не бойтесь говорить с людьми. В магазинах, на улицах, всюду. Без практики никакие занятия не помогут»…

Миссис Алисон вела уроки так непринужденно, будто мы говорили с ней на одном языке. Может быть, и поэтому мы перестали бояться, что не поймем её или скажем что-нибудь не так. Все ученики – и юные, и седобородые – сдружились с учительницей. Усядется она, бывало, свесив ноги, на свой учительский столик и спокойно нам что-нибудь объясняет… Ничего себе, поражался я, попробовала бы она в Советском Союзе сидеть вот так на уроке! Наши преподаватели соблюдали дистанцию между собой и учениками. Не делала этого разве что наша милая географичка на занятиях в кружке.

Мы очень горевали, когда миссис Алисон пришло, наконец, время рожать и вместо нее появилась другая учительница, которая вела уроки гораздо суше и больше всего на темы, связанные с еврейской религией.

Кстати о религии… Возвращаюсь я как-то из «школы» и вижу: впереди, у входа в парк, кучка людей окружила машину. Возле нее раздает какие-то книги дядька с большой бородой. Когда я приблизился, люди уже разошлись. Бородатый – в джинсах, рубашке и с большим крестом на груди – с улыбкой посмотрел на меня и спросил: «Хау ду ю ду?» Американцы обычно здороваются иначе: «Хау ар ю?» И, действительно, Конрад – так звали бородатого – оказался англичанином, миссионером одной из христианских церквей. Какой – я, к сожалению, не понял. Вместе с женой Конрад странствовал по Европе, проповедуя и раздавая всем желающим Библию. Они и ездили, и жили в собственном фургончике. Для своей миссии эти люди пожертвовали не только комфортом, они пожертвовали семейным благополучием. Дома, в Англии, у них оставалось шестеро детей… Шестеро! Это меня больше всего поразило. Как же, должно быть, сильна их вера! Как им хочется передать её другим!