Валерий Юабов - Долгая дорога

За свой рабочий стол я уселся уже совсем не таким нервным и трусливым, каким входил в комнату. Я попал к хорошим людям, они меня приняли, это было ясно. Остальное теперь зависело от меня.

Мне предстояло заниматься программой, связанной с работой бухгалтерии. Это была универсальная программа, которая обрабатывала множество данных, таких, скажем, как количество отработанных часов, оплата труда, учет всевозможных закупок у поставщиков. Многие из этих премудростей были мне незнакомы: в колледже мы недостаточно глубоко вникали в проблемы, связанные с коммерческим программированием. Но ведь учился я не только программированию и прочим наукам. В колледже я учился учиться… Придвинув к себе большую стопку всяческих руководств и инструкций, я включил монитор и принялся за дело.

В таинственную лабораторию Юры Пинхасова (кстати, на работе его звали Эдуардом – возможно, он сменил имя потому, что «Юра» американцам ужасно трудно произносить), так вот, в лабораторию Юры-Эдуарда я попал только через несколько дней. Вечно занятой родственник, увидев меня как-то в коридоре, бросил на ходу: «Будет время, загляни». Поднакопив время за счет обеда, я постучался в дверь с двумя табличками. И тут же убедился, что я посторонний: строгая женщина с русским акцентом, спросив, к кому я и кто я, захлопнула дверь перед моим носом. Впрочем, очень быстро впустила меня, уже улыбаясь: «Заходи»…

Юра стоял на столе, спиной ко мне, склонившись над большим прибором сферической формы. Прибор показался мне похожим на аппарат для глубинных океанских исследований, я не раз видел их на экранах телевизора.

– Нравится? – Юра спрыгнул со стола. – Это и есть печь… Точнее, вакуумная система. Собрали, уже опробовали… – И он поглядел на прибор почти таким же влюбленным взглядом, как оператор Карлос на свой компьютер.

– Ра-а-ботает, прекрасно работает! Вот, погляди…

Одну за другой он протягивал мне различные штуковины. Одна была, как я понял, рефлектором для автомобильной фары. Внутренняя вогнутая сторона его так и сверкала, отражая солнечный свет. «Гляди, как тонко, как ровно!» – бормотал дядя, поворачивая рефлектор в разные стороны. Потом пошли плашки – такие, на которых монтируют микросхемы для великого множества различных электронных устройств. На плашках пока еще не было микродеталей, а только разного диаметра отверстия для них. Зато установка напылила соединительную сеть, тонюсенькие, некоторые не толще волоса, серебристые металлические полосочки, под прямым углом огибающие отверстия. Я взял одну из плашек в руки со странным чувством: вспомнилось что-то очень давнее и когда-то очень важное для меня. Впрочем, это случается со мной каждый раз, когда вижу какую-нибудь микросхему. Давным-давно, в восьмом классе, заразился я от одноклассника Вовы Ефимчука радиолюбительской страстью. Вовка сам чертил радиосхемы, сам их собирал. И меня научил. Проводочки, которые я напаивал тогда на свои микросхемки, были, естественно, грубыми и топорными по сравнению с ювелирной вакуумной работой. Но я вспоминал их с нежностью.

Очевидно, любое творчество, даже самое нехитрое, оставляет в душе неизгладимый след. Наша память как бы взывает к нам, как бы требует, чтобы мы, наконец, задумались: тем ли мы занимаемся, чем надо? Не загублены ли, не остались ли без применения наши творческие задатки?

Жаль, что к этим «внутренним голосам» мы далеко не всегда умеем прислушиваться…

– Пробуем, пробуем, – приговаривал Юра, перебирая детали. – Пока, понимаешь ли, мы еще не определили окончательно, что будем напылять, каков будет производственный цикл. Ведем эксперимент, широкий…

Тут я обвел взглядом лабораторию, где и столы, заставленные разными приборами, среди которых был даже микроскоп, и полки с рядами банок, бутылок и колб, словом – всё подтверждало слова дяди о широких исследованиях. Людям знающим, учёным, достаточно, вероятно, обменяться несколькими словами, и им уже ясно, чем занимается каждый из них. Мне же, юнцу зеленому (не зря босс обозвал меня огурцом!) понадобилось увидеть эту лабораторию, чтобы хоть немножечко понять, каким важным и трудным делом занимается Пинхасов.

– Ну как, интересно тебе? – спросил он. – Вопросы имеются?

– Да… Зачем самим печи собирать? Нет, что ли, таких, какие вам нужны?

– Есть! Дашь двадцать-тридцать тысяч долларов, куплю… – засмеялся Юра. – Не дашь? Ну вот и фирма не согласна столько тратить на эксперимент. Ведь отдачи пока никакой.

– Но будет?

– Ещё бы! Только не очень скоро. А я пока сам конструирую. Это гораздо дешевле, это фирма оплачивает… Ну, ладно, мне в цех пора. Хочешь, пойдем, покажу, как делаем плашки для микросхем.

Машина, к которой мы подошли, стояла в углу цеха за сетчатой перегородкой.

– Лазер, – сказал Юра не без гордости.

В те времена лазеры ещё были редкостью даже на американских предприятиях. Я-то о них вообще знал только благодаря научной фантастике. А сейчас эта «фантастика» стояла передо мной и возле нее возился Генка, парень из отдела машинного программирования. Поглядывая на экран монитора (он был тут же, на стенке лазера) что-то там нажимал… И снова я горько пожалел, что не учился машинному программированию!

Лазер был довольно громоздким и немного напоминал животное: у него имелось что-то вроде головы, небольшая металлическая коробка, прикрепленная сбоку к более широкому и массивному основанию. Генка запустил лазер, в «голове» что-то задвигалось, заурчало – и по краям её засветились красноватые огоньки. Продолжалось это меньше, чем полминуты, потом всё притихло и «голова» приподнялась. Генка снял из-под неё плашку и протянул Юре. Плашка была вся в дырочках и разрезах, при этом разного диаметра, ширины и длины.

– Это как же? Значит, лазерный луч всё время менялся? – спросил я.

– А на что же программа? Ты бы видел, какие мы тут фигуры вырисовываем! – засмеялся Генка.

…По дороге из цеха наверх я пытался ещё о чём-то расспрашивать Юру, но поговорить почти не удалось. Со всеми, кто нам встречался (а по коридорам то и дело проходили люди), будь то рабочие в запачканных комбинезонах или инженеры в строгих костюмах и при галстуках, Юра здоровался. Его «Hello! How are you?» было таким приветливым, а улыбка такой открытой и широкой, будто встречались нам только его близкие друзья. Да и они вели себя так же. Многие останавливались перекинуться парой слов… Конечно, я знал, какой добрый и отзывчивый человек мой родственник. И всё же удивлялся: когда он успел так сойтись с людьми на предприятии, завоевать такое отношение? Ведь работал он, так сказать, за закрытой дверью и никто, кроме нескольких руководителей фирмы, толком не знал, чем он занимается. Конечно, этот ореол таинственности тоже способствовал популярности дяди. Но больше – его душевность, простота…